Гибельный мир - Вера Ковальчук

— Будет так, как пожелает Бог, — ответил ему Эдвард Рено Ондвельф де Навага, чей голос, оказывается, тоже мог звучать металлом. — Завтра я приглашаю вас, Лео Тайрвин, и всех вас, господа, сюда же к полудню. Да свершится воля Господня, и да будет так, как пожелает Он.

И сделав обеими руками благословляющий жест, он развернулся и ушел в глубь внутренних помещений. Метя мрамор пола полами пышных тог, за ним последовали все восемь младших Магистров. Советник проводил эту процессию полным ярости и бессилия взглядом.

— Тебе не следует волноваться, — произнес, появившись рядом, Эрно.

— Не стоит? Разве то, что он сказал, не означает, что он собирается всеми силами отстаивать свое право делать выбор? — громко прошептал Лео, впервые в жизни потеряв самообладание.

— Тише, — прошипел Рутвен. — Ты слышал, он попытается это сделать завтра. Что ты можешь оспорить сегодня? Вполне можно сделать это завтра. Если мы все откажемся приносить присягу новому императору, то каким императором он будет? Да и, быть может, первосвященник поступит разумно и выберет того, кого мы ему посоветуем. Возможно, так и будет лучше. Кому нужна война?

— Кого же ты предложишь? Маймера? Или Родбара? Или Кербина Экзор? Кого?

— Если нужна будет война, пусть будет война. Пусть претендент докажет свою силу.

— И раздерет Империю на куски? Умно…

— Зачем обсуждать сейчас? В конце концов нашим правом будет потребовать завтра от Рено какого-нибудь знамения, подтверждающего права его претендента. А откуда он его возьмет? Из кармана достанет?

— Тоже верно…

— Идем. И, думаю, следует собрать внеочередной совет. Пусть подтянут к столице войска. Возможно, они понадобятся.

Это все Эрно и Лео говорили, уже выходя из храма через «малые врата» — дверь, предназначенную для знати и ведущую на малую площадь сбоку от храма, где их ждали кареты. Да и не был оригинален их разговор — последнее заявление Высшего Магистра было у всех на устах. И далеко не все говорили об этом так же сдержанно, как советник и секретарь покойного императора. Многие размахивали руками, кричали и ругались, и начали сразу же, как вышли из-под крыши храма. Все-таки употреблять черные слова в пределах божьего дома не решился даже грубый и несдержанный Гвесмир Тевега, скорый на гнев и необдуманные поступки.

Самым последним из малой залы храма вышел Вален Рутао, единственный допущенный туда человек незнатного происхождения. Впрочем, для мага, как сказал Магистр Слова, с которым посоветовались по этому вопросу, происхождение не имеет никакого значения, как и для священнослужителя. Рутао очень внимательно выслушал краткую речь Рено и задумался. В словах Высшего Магистра звучала глубокая уверенность, которая не могла зиждиться только на одной вере. Либо же следует признать первосвященника фанатиком, а фанатики не бывают мудрыми.

Нет, Рено не фанатик. Если же его уверенность и в самом деле только на вере и зиждется, подумал маг, то, должно быть, в самой вере что-то есть. А возможно, у первосвященника есть какой-то свой план, который кажется ему достаточно надежным. Рено не выглядел простодушным. Впервые за все время в сердце Валена закралось сомнение, насколько осуществим его план и удастся ли обмануть главу Серебряного Храма. А если нет, то что можно предпринять? Что бы такого хитрого придумать?

На собранном впопыхах совете знати, где присутствовала от силы половина обычного числа графов и баронов, порешили быть как можно более внимательными и придирчивыми к претенденту, которого выдвинет первосвященник. Трудность состояла в том, что авторитет Храма был все-таки велик, и глубоко уверенный вид Высшего Магистра в какой-то степени поколебал уверенность самых набожных. Голоса в глубине их души спрашивали, а надлежит ли идти против воли Бога и его главного слуги на этой земле, ежели ему благоугодно будет таковую изречь. Но сошлись на том, что Рено де Навага придется подтвердить свой выбор чем-то более весомым, нежели простые слова. С этим согласились даже те, кто почитал первосвященника голосом Серебряного Бога — разве Господу сложно явить свою волю в доступной для понимания простых людей форме? С этим согласились и те, кто мало верил в то, что божеству есть дело до земных забот, если он вообще существует где-то там, в заоблачных высях. Раз так, то неоткуда будет взяться тому знамению, которое потребует совет. И тогда судьба трона окажется в руках знати, а не Храма.

А Рено, поднявшись к себе, переоделся в простенькую хламиду, в которой ходил почти всегда, и замер над большим фолиантом, отделанным бронзой по черной коже переплета. Серебряным на нем был только маленький рельефный цветок лотоса. Это был самый старый из существующих списков Книги Серебряного Древа, где первые четырнадцать страниц были написаны рукой самого Бернгара Солемского, шестого апологета. Книга эта была спасена первосвященником из Белого Лотоса и теперь всегда лежала в его личных покоях в пределах храма. За его пределы ее не выносили ни разу за сорок лет и более чем тридцать лет не перемещали с места на место. Переплет был потертый, с неразличимыми пятнами на коже, но тем не менее держался прекрасно, любой сказал бы, что дело здесь в магии. Так мог сказать и сам Рено, только добавив, что магия эта особенная. Он имел в виду естественную магию, дитя Бога, которую нельзя было отнести ни к науке, ни к искусству, а только к дару, даваемому от рождения.

Высший Магистр положил ладони на переплет и осторожно открыл книгу. Страницы были толстые, из пергамента старинной, тщательной обработки, но грубоватой выделки, покрытые ровными строчками черных мелких букв. Тоже свидетельство древности, потому что уже четыреста лет, как в Империи была принята так называемая книжная скоропись, которая требовала от каллиграфа меньших усилий и меньшего времени, затраченного на работу. Правда, и большего усердия, потому что в противном случае скоропись получалась неразборчивой. Но на то и существовали каллиграфы, чтоб радовать своих читателей красотой и разборчивостью шрифта.

Первые четырнадцать страниц книги были исписаны неровно, непрофессионально, но каждая черта дышала непосредственностью и страстью человека, увлеченного верой, последующие же были заполнены явно рукой профессионального писца. Они мало занимали первосвященника. Он уже не первое столетие знал всю книгу наизусть, мог точнейшим образом процитировать любую главу, любую строку, даже если назвать ее не по смыслу, а по номеру. Но вид этих строк, написанных собственноручно тем, кто видел и говорил с Серебряным Богом, глубоко трогали сердце Высшего Магистра. Он положил обе руки на первую страницу, а на руки — голову, и замер. Можно было подумать, что он молится, но это было не так. Первосвященник просто отдыхал. Он даже не думал ни о чем, просто сидел в предельно расслабленной позе, а перед плотно сомкнутыми веками его плыли клубы мутного света.

Потом он вздохнул, оттолкнулся ладонями и сел прямо. Еще несколько мгновений смотрел на книгу, после чего закрыл ее, встал и приказал подавать обед.

Он ел и думал о той книге, которая осталась в Белом Лотосе, Книге Закона, к созданию которой приложили руку все девять апологетов Серебряного Храма. Он не мог себе простить, что тогда положился на тогдашнего Магистра Слова, жившего при дворе, не предпринял все возможное, чтобы вывезти и ее. Конечно, если говорить откровенно, он и не мог ничего сделать тогда, не успевал, но теперь, глядя в прошлое, казалось, что мог. Но не сделал. Это грызло его. Потому что, будь Книга Закона у него в руках, никакой совет знати не смог бы противостоять ему. Рено не был простодушным и прекрасно понимал, что ему попытаются помешать продиктовать божью волю, как это и надлежит. И страшно подумать, что будет, если на благословенный трон Империи взойдет Династия, не благословленная Серебряным Богом. Как бы в этом случае Пустоши не заняли и оставшиеся земли, пока еще чистые и свободные. Как бы не пал на землю огненный град. Он не может этого допустить.