Веспасиан. Фальшивый бог Рима - Роберт Фаббри

Толпа на римском форуме бурно ликовала по поводу долгожданной смерти презренного императора, возлагая надежды на нового. А вот забитый до отказа зал заседаний Сената, когда в него шагнул Невий Корд Суторий Макрон, встретил посланца императорский воли молчанием. Макрона — в военной форме с футляром для свитка в руках — сопровождали четверо преторианцев, как и он, в военной форме, а не в тогах, как это было принято. По лицам сенаторов было легко догадаться, что они думают по поводу столь откровенной демонстрации власти преторианцев над дряхлеющим Сенатом.

— Своим видом он хочет сказать, что императора выбрала гвардия, — шепнул Веспасиану Гай. — И мы должны или утвердить её волю, или пасть от их мечей.

Судя по несчастным лицам других сенаторов, так и было.

Старший консул Гней Аццероний Прокул остался сидеть на стуле даже тогда, когда Макрон и его преторианцы дошли до центра зала.

— Сенат требует от Квинта Невий Корда Сутория Макрона сообщить о здоровье нашего возлюбленного императора Тиберия. Скажи, должны ли мы верить слуху? — громко произнёс Прокул, пытаясь взять инициативу в свои руки, дабы показать, что в этом зале хозяин — он.

— Это не слух, и ты прекрасно это знаешь, консул, — прорычал Макрон. — И я здесь для того...

— Призванные Отцы, — перебил его Прокул. — Преторианский префект принёс нам печальнейшее известие, подтверждающее слух о том, что наш император мёртв.

Сказав эти слова, он принялся театрально стенать. Другие сенаторы тотчас последовали его примеру. Зал наполнился исступлёнными криками и стонами. Макрону ничего не оставалось, как униженно ждать, когда шум стихнет и он наконец сможет сказать то, зачем сюда прибыл.

Веспасиан и Гай охотно присоединились к демонстрации безутешного горя, не без злорадства поглядывая на растерянного Макрона.

— Не знаю, насколько это мудро с нашей стороны! — крикнул Веспасиан на ухо Гаю. — Зато я давно не получал такого удовольствия.

— Это всё равно, что дразнить льва, — ответил Гай. — Но если он намеревался вырвать у преторианцев хотя бы часть их власти, чтобы вернуть её Сенату, что ж, начало было очень даже неплохое.

Гул в зале не смолкал. Внезапно Веспасиан поймал на себе пронзительный взгляд тёмных глаз, и его как будто пронзило молнией. Корвин! Он вернулся в Рим и занял своё место в Сенате.

— Предлагаю объявить десятидневный траур, — в конце концов произнёс Прокул, перекрикивая гул голосов. — В течение этого времени отменяются судебные заседания, откладывается исполнение приговоров, а также приостанавливается любая общественная деятельность, включая заседания сего уважаемого собрания. По истечении этого срока мы ратифицируем завещание Тиберия и, как и подобает, воздадим Гаю Цезарю Германику все положенные ему почести. Приготовиться к голосованию!

— Выслушайте меня! — проревел Макрон.

— Сенат проведёт голосование, префект. Ты же не хочешь, чтобы о тебе потом говорили, будто ты сорвал голосование по вопросу траура по покойному императору?

— Мне плевать на ваш траур, консул. Я требую, чтобы меня выслушали. Император Гай прислал меня сюда с завещанием Тиберия, чтобы вы объявили его недействительным.

— Но ведь Тиберий именно его назначил своим наследником? — растерялся Прокул.

— Со-наследником, вместе с Тиберием Гемеллом. Чего никак нельзя допустить, ибо это чревато гражданской войной.

— А на каком основании мы изменим волю покойного императора?

— На таком, что на момент составления завещания он был умственно недееспособен. И если тебе этого мало, может, ты услышишь вот это?

Макрон указал на дверь, из-за которой доносился явственно различимый шум.

— Народ на площади требует, чтобы ими правил взрослый муж, причём один, а не на пару с мальчишкой. Я отправил своих людей в толпу, чтобы они довели до сведения горожан условия завещания, и народ возроптал. Обещаю, ни один из вас не выйдет отсюда живым, пока вы не измените завещание. И пока вы будете решать этот вопрос, предлагаю заодно проголосовать за все титулы и почести, какие только подобают императору, после чего можете голосовать за что угодно, — с этими словами Макрон швырнул старшему консулу футляр с завещанием и с надменным видом вышел из зала.

Прокул тотчас поник; его попытка вернуть Сенату законные полномочия позорно провалилась. Он отлично понимал: никто из сенаторов не рискнёт навлечь на себя гнев толпы. Прокул поднялся с места.

— Предлагаю признать завещания Тиберия недействительным и утвердить Гая Цезаря Германика единственным наследником, а значит, и императором.

* * *

По щекам Калигулы катились слёзы. Голос дрожал от волнения и безутешного горя.

— Скромность не позволила ему именовать себя «Отец Отечества». Великодушный и справедливый, он отказался от почитания себя в качестве бога, предпочитая в качестве награды за своё беззаветное служение Риму любовь народа.

— Даже не верится, что это он про Тиберия, — прошептал Гай уголком рта, обращаясь к Веспасиану.

— Если это так, примем как приятное разнообразие то, что он наконец о нём заговорил, — отвечал тот.

Они простояли уже почти два часа, слушая, как Калигула превозносит своего отца Германика и своего великого деда Августа, напоминая народу Рима, чьим потомком он является, чтобы никто не усомнился в его праве на императорский пурпур. И вот, похоже, черёд дошёл и до Тиберия, которому причиталась львиная доля славословий. Впрочем, судя по лицам других сенаторов, стоявших на ступенях театра Помпея на Марсовом поле, дядя Гай не единственный с трудом соотносил слова нового императора с характером его предшественника.

Стоя на высоком постаменте в окружении актёров в похоронных масках предков Тиберия, Калигула продолжал свою страстную речь. Рядом высился погребальный костёр, на котором был установлена платформа с телом покойного. Его привезли в город тайно, под покровом ночи. Частично для того, чтобы обезопасить от толпы, но главным образом из политических соображений, чтобы не отвлекать римлян от выражения верноподданнических чувств Калигуле, их новому императору.

На Марсовом поле яблоку было негде упасть. Впрочем, народ пришёл сюда вовсе не за тем, чтобы выслушивать потоки лицемерия, лившиеся из уст Калигулы, а чтобы поглазеть на него самого, облачённого в расшитую золотом пурпурную мантию и увенчанного позолоченным лавровым венком.

Когда утром он въехал в город, народ приветствовал его как спасителя. Его встречали ликующие возгласы; его называли звездой, любимцем, сыном великого Германика, пришедшим подарить Риму новый золотой век.

Последняя фраза эхом звенела в голове Веспасиана. В эти мгновения им владело странное чувство — нарастающий страх, смешанный со слабой надеждой, что это повальное обожание вынудит Калигулу править мудро и осмотрительно, что свои пороки он будет хранить в тайне, народу же будет явлен светлый лик всеобщего любимца.