Северный крест - Валерий Поволяев

А комендант Экономии, бывалый прапорщик, известный на побережье тем, что, ориентируясь на ломоту в собственных костях, умел давать долгосрочные прогнозы погоды, заболел русской болезнью — ушёл в запой. Поражение белых он воспринял как личную беду и решил утопить эту беду в спиртном.

Когда об этом доложили Миллеру, он спросил:

— А расстрелять мерзавца нельзя?

— К берегу не подойти... Не дадут.

— Жаль. Комендант не выполнил приказа, данного ему, — не заменил экипажи «Канады» и «Сусанина» на офицерские команды. За это достоин пули...

— Если попадёт в наши руки, так оно и будет, господин генерал, — пообещали контрразведчики.

На льду тем временем появились люди. Они бежали с берега к «Минину».

Миллер насупился.

— Кто такие?

Адъютант, умевший оказываться в нужную минуту рядом, поспешно вскинул бинокль, покрутил колёсико наводки:

— Наши. Это офицеры уходят от продавшихся солдат.

— Надо их забрать, — сказал Миллер.

В бутылочно-черной прозрачной воде плавали небольшие льдины, иногда между ними на дымящуюся поверхность выскакивали блестящие шары, и любопытные глаза рассматривали людей. Блестящими, лоснящимися шарами были тюлени. В бухте, которую часто утюжили ледоколы, их было шесть голов.

На берегу громыхнуло несколько выстрелов — били по уходившим офицерам.

— Сволочи! — выругался Миллер, попросил адъютанта: — Голубчик, передайте-ка мой приказ на «Ярославну» — пусть ответят.

Адъютант исчез. Через несколько минут на военной яхте рявкнуло одно орудие, потом другое...

* * *

В заснеженном, неряшливом, в следах солдатской мочи окопе, — пехотинцы, не в пример матросам, старавшимся в этих условиях оставаться чистоплотными, вели себя так, будто всю жизнь отирались на задворках, среди помоек, — находились пятеро с миноноски: лейтенант Лебедев, осунувшийся, с прихваченными морозом скулами, мичман Рунге, примчавшийся из Архангельска на фронт к своим, и трое матросов... Всё, что осталось от экипажа миноноски. Лебедев вздохнул:

— Так и не удалось нам, друзья, больше поплавать вместе... Извините, в этом виноват я. — Он снова сыро вздохнул, щёлкнул кнопками перчаток — так эта привычка и не отстала от него, сколько он с нею ни боролся, и так пробовал, и этак — ничего не получилось. — Проклятое время, — произнёс он горько, опустил голову.

Рунге поднял серый казачий башлык, никак не сочетающийся с его чёрной морской шинелью, и промолчал.

В пустых окопах, кроме них, пятерых тружеников моря, никого не было. Лебедев посмотрел в одну сторону окопа, в другую, рот у него невольно задёргался.

— Да-a, попали мы, братцы, — проговорил он, покрутил головой, — как караси в суповницу со сметаной. Припечатали нас знатно. Никто даже знать не будет, где наша могила.

Рунге, соглашаясь с командиром миноноски, едва приметно кивнул.

— Ваше благородие, надо уходить. — Мамонов, похудевший, с постаревшим мальчишеским лицом и обмороженными щеками, нагнулся над лейтенантом. — Здесь мы погибнем... Все погибнем!

— Куда уходить, юноша? — Лебедев усмехнулся. — Куда? Если только в нети, в которых правит старый лодочник Харон...

— К родным... В Санкт-Петербург.

— В Петроград, — жёстким тоном поправил Лебедев, уткнул лицо в воротник шинели, подышал внутрь. — Нет там у меня никого. Не осталось. Летом, когда мы плавали по Онеге, у меня умер отец. Больше не осталось никого. И ничего не осталось, если говорить, юноша, откровенно. Ничего такого, что роднило бы меня с этим светом, держало тут, не осталось. — Лебедев вновь подышал в воротник шинели.

— Говорят, на фронте должен появиться сам Миллер, — неожиданно проговорил Рунге. Он присел на корточки, упёрся рукой в дно окопа, чтобы не упасть, и теперь смолил самокрутку, зажатую в кулаке. Лицо у Рунге было усталым, отчуждённым, спокойным.

Лейтенант высунул нос из-за воротника.

— Ну и что он сделает, Миллер этот? А, Иван Иванович? Возьмёт в руки хлыст и пойдёт разгонять красных? Исключено. Скорее всё произойдёт наоборот. Наводнит окопы своими людьми? Тоже исключено. — В тоне Лебедева послышались раздражённые нотки. Горечь в голосе проступила сильнее.

На окопы налетел ветер, поднял жёсткую, остро режущую кожу крупку, швырнул несколько горстей на головы людей, заблажил пьяно, забормотал, будто ненормальный, сбежавший из больницы, загоготал и унёсся в поле, стараясь на ходу выдрать торчащие из снега былки. Лебедев протёр перчаткой слезящиеся от мороза и усталости глаза.

— Даже если тут появится десяток Миллеров, то и в этом случае они вряд ли что сделают. Если только устроят психическую атаку, но красным на все психические атаки наплевать. А потом, я не верю, что Миллер появится на фронте.

Лебедев был прав, хотя и он не догадывался о том, что штаб северных войск, чтобы не создавать панику на фронте, запретил сообщать об отъезде Миллера из Архангельска; тем, кто спрашивал, отвечали, глядя ясными глазами прямо в лицо:

— Генерал-губернатор выехал на фронт.

Но слишком многие из тех, кто оставался в Архангельске, видели Миллера на причале... С вещами.

— Ваше благородие, — вновь наклонился над лейтенантом Мамонов, — уходить надо.

— Куда? — с беспощадным равнодушием спросил Лебедев.

— Мы здесь погибнем, господин лейтенант.

— А мы и так погибнем, и этак. Все. И живые, и мёртвые — все! Нас, Мамонов, предали. — Губы у Лебедева болезненно задёргались, он щёлкнул кнопками перчаток и приложил ко рту ладонь: — Уходите, Мамонов! Оставьте нас с Иваном Ивановичем одних.

Мамонов вздохнул жалостливо, потом протестующе покрутил головой:

— Нет.

— Уходите, Мамонов! Все, кто ещё остался, можете уходить!

— Нет! — на лице Мамонова проступило сложное выражение: смесь потерянности и одновременно великодушия. Он тщетно пытался понять лейтенанта, проникнуть в его мысли, но все попытки были пустыми.

Один из матросов — товарищей Мамонова — настороженно приподнялся над окопом, вгляделся в поле, по которому носился гогочущий ветер, задирал до самых облаков снежные хвосты, хрипел разбойно, — увидел там что-то опасное и выставил перед собой ствол винтовки.

— Уходим, Мамонов, раз господин офицер просит, — сказал он. — Просьбы надо уважать, Мамонов.

— Нет. — Мамонов привычно тряхнул головой.

— Не «нет», а «да». Уважь господ офицеров! Пошли отсюда, Мамонов!

Казалось, что в мире совсем не осталось мест, где бы ещё жили люди, всё кругом было пустынно, дико, словно вселенский мор прокатился по миру, ничего после себя не оставил, только пустоту.