Княгиня Ольга и дары Золотого царства - Елизавета Дворецкая

– Во что одеться – это ты про одежды царские?

– Нет. Я про то, что не о печенегах тебе надо думать, а о спасении души. Все мы в свой срок явимся перед судилище Христово, и каждый получит то, что заслужил, живя в теле, доброе или худое. И как спросит тебя Господь: что ты сделала доброго для слова Моего на Руси? Будешь ты Ему отвечать, что без печенегов не могла строить церковь Божию? Сотни, тысячи душ ты можешь этой церковью спасти, а ты, по языческому обычаю, заботишься о добыче для жадных до золота и крови? Подумай: каково тебе будет, когда ты, дочь духовная самого царя земного, чей престол – как солнце перед Господом, принуждена будешь сказать: мало я потрудилась на ниве Господней! Ты теперь христианка, и нет у тебя иного долга, кроме как перед Господом. И нет у тебя ни отца, кроме Господа, ни матери, кроме церкви.

– Ох! – Эльга вдруг прижала ладони ко рту.

Глазам стало горячо и больно от слез. Если бы знал этот болгарин, что он такое сказал! Нет матери, кроме церкви! Да у нее давно нет матери. Мать ее много лет ни жива ни мертва, не человек и не навка. Она обитает в глухом лесу, является людям на глаза не иначе как в птичьей личине и сторожит межу Яви и Нави. Ничто на свете не отстояло дальше от Святой Софии, чем ее избенка за тыном с коровьими черепами. Но почему-то именно здесь, за морями и землями, Эльга уже не в первый раз вспоминала ту, чей образ не тревожил ее много лет. Раньше она мирилась с тем, что сама оборвала связи с родом, а мать ее живой ушла на грань Закрадья. А среди мозаик и цветного мармароса вновь стала вспоминать и думать о судьбе Домолюбы Судогостевны, что теперь звалась Бура-баба.

Ригор защищал перед ней ту единственную правду, которую знал. А она, Эльга-Елена, княгиня русская, как в далекой юности, вновь видела перед собой две дороги. И вновь принуждена была выбирать.

Если она просто примет предложение василевса и синклита, даст обязательство прислать воинов, то получит взамен священников и сможет учить русов и славян Христовой вере. И Господь зачтет ей это, как бы ни мало она успела. Главное – сделать этот выбор в пользу истины Христовой. И тогда в небе ее будут ждать распахнутые объятия любви.

Но тем самым она не только подвергнет русские земли опасности, но и признает Русь служанкой Греческого царства во всех земных делах. А это уже совсем иное дело.

– Нет у меня ни отца, ни матери, – проговорила Эльга, не глядя на Ригора. – У меня есть только сын и за ним – вся земля Русская. Если Господь мне отец отныне, то она мне мать. Была и всегда будет. И я ее без защиты не оставлю и унизить не дам.

– Ты выбираешь между спасением души и…

– О спасении душ заботятся пастыри, а князья – о защите земли. Я желаю помочь христианам русским – и тем, что есть, и тем, что еще будут. Но не могу предать всех людей русских – ибо я судьбой, родом, Богом поставлена владеть и беречь их всех, сколько есть. Христиан, язычников, славян, русов, чудинов, голядь, угров… кого у меня только нет! От хазар даже кое-кто остался.

– Не тому я тебя учил, – нахмурился Ригор. – Где истинная родина всякого христианина? В Царстве Божием! Последуя одному, другое оставить надлежит. Идущий за Христом не должен иных целей иметь.

– Ты прав. Но в тот день, когда я все иное оставлю и за одним Христом пойду, я перестану быть княгиней.

– И это будет наилучшим для тебя!

– Но день тот еще не настал. А пока я княгиня, я о Русской земле, как о дитяти своем и о матери, должна буду сначала позаботиться, а о себе и своей душе – потом.

– Что ты говоришь? Не признающий Господа первым своим владыкой уже делается рабом другого господина!

Эльга молчала, пытаясь найти в своей душе этого «другого господина». И находила разве что… Олега Вещего, родство и сходство с которым сделало ее тем, что она есть. Отвага и удача которого сделали землю Русскую тем, что она есть. Всю свою взрослую жизнь, с тех пор как поняла великую важность родства с Вещим, Эльга мечтала увидеть его – хотя бы во сне. Но именно здесь, в Греческом царстве, он показался ей близким, как не казался даже в его старой киевской гриднице.

Достойные его наследия должны вести Русь только вверх. Она, Эльга, стала христианкой, чтобы сделать ее равной иным прославленным державам, а не служанкой их.

Василевс правду сказал: одно крещение не делает народы равными. Нужно три крещения, он сказал: твоего деда, отца и тебя самого. Хорошо, пусть. У нас есть время, мы подождем. Если нас не пускают в Золотые ворота, мы уйдем, но оставим свой щит – на память и как обещание вернуться. Через калитку для рабов мы в чужой богатый дом не полезем.

– Постой! – Эльга подняла руку, мучительно пытаясь вспомнить, что говорил ей патриарх. О чем-то таком он говорил, что сходилось с ее мыслями. – Ни эллина, ни иудея… ни свободного, ни раба… о чем это?

– Сие речи апостола Павла, – ответил Ригор. – «Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского; ибо все вы одно во Христе Иисусе»[42].

– Вот видишь! – Эльга наконец ухватила свою мысль за хвост. – Если мы – христиане, значит, и мы равны грекам. И не должны служить им, как несвободные. И несправедливо, если они отказывают нам в правах равенства перед Богом.

– Так то христиане! – Ригор всплеснул руками, выходя из терпения. – Но как русы-язычники станут христианами, если ты отказываешь от построения церкви!

– Знаешь, отец! – Эльга коснулась его рукава. – Мне будет очень трудно объяснить русам, что они должны стать рабами Божьими и в том найти свое блаженство. Может, я до конца жизни с этим не успею. Но никому и никогда не под силу объяснить им, что они должны стать рабами греков! И вот этого не будет никогда. Мы будем ровней христианским народам, а не слугами их. Не сразу, но будем, а кто раз на колени встал, тому подняться трудно. Пусть Иисус мой отец, но земля Русская – моя мать, а мать и Бог велел почитать. От нее я вовек не отрекусь, и пусть Господь меня судит!

* * *

Золотые львы шагали вереницей по полю паволоки, разложенной на ларе. Глядя на них, Эльга так ясно видела перед собой все оставленное позади: мраморные палатионы, светлые крины, алые «пунические яблоки» в саду, зеленоглазую царевну Зою, что сквозь них едва просвечивала изба на Святой горе. В следующие дни после приезда в Киев Эльга неспешно разбирала свои тюки и укладки. Их сложили в клети, и теперь отроки приносили по одной. Княгине помогали бывшие спутницы: как ни хотелось Ярославе и Володее поскорее отправиться домой, Эльга не велела им уезжать раньше пира. На этом пиру, который чуть раньше или чуть позже дать придется, ей очень пригодятся женщины, одетые в роскошные греческие паволоки. И чем их будет больше, тем лучше.

Два дня искали и тесали подходящую колоду – чтобы годилась по ширине и не качалась на дощатом полу. Глядя, как челядины ее устанавливают у стены между двух укладок, Эльга тайком вздохнула по ровным мараморяным полам палатиона Маманта. Но вот колоду покрыли куском полотна и водрузили на нее «Пастыря». По теплому времени дверь в другом конце избы и оконца открыли, в полутьме белый мармарос загадочно мерцал, но разглядеть изваяние было трудновато. Совсем не так эти вещи смотрелись на галереях и в палатионах, полных света!