Низина - Джумпа Лахири

Она стала воспринимать Субхаша как своего соперника, они как бы соперничали из-за Белы, и это соперничество представлялось ей оскорбительным и несправедливым. На самом же деле никакого соперничества не было, а было с ее стороны просто расточительное и пренебрежительное отношение к предоставленным возможностям. Ее уход, ее самоустранение казались неизбежными. Она собственной рукой нарисовала себя в уголочке картины, а потом и вовсе стерла себя оттуда.

Во время того первого ее полета через всю страну в салоне самолета было так светло и ярко, что она надела солнцезащитные очки. Гори прижалась лбом к овальному иллюминатору и разглядывала землю внизу. Там, далеко-далеко внизу, словно погнутый провод, поблескивала какая-то река. Коричневые и золотистые пятна земли сменялись расселинами оврагов. Скалистые горы вздымались в небо, и казалось, трескались от солнечного жара.

И были еще какие-то черные горы, на которых, похоже, не росли ни трава, ни деревья. И какие-то тонкие извилистые линии ответвлениями вели в никуда. Это были не реки, а дороги.

А иногда встречались какие-то геометрические фигуры, похожие на коврик из лоскутов — розовых, зеленых, желто-коричневых. От пассажира, сидевшего рядом, она узнала — это поля. Но Гори они казались какими-то рассыпанными монетками, только гладкими, без чеканки.

Потом они летели над пустыней, безликой и ровной, и наконец достигли другой оконечности Америки, где раскинулся вширь нескончаемый Лос-Анджелес. В этом городе она надеялась найти надежное убежище, вернее, надеялась затеряться. Душу ее наполняло чувство вины и какой-то адреналиновый страх от своего решения.

Она теперь попала в новое измерение, в совершенно новое место, где ее ждала совершенно новая жизнь. Всего три часа полета теперь отделяли ее от Белы и Субхаша как барьер, как те громадные горы, через которые она перелетела, чтобы добраться сюда. Она отгородилась от них этим барьером, хотя раньше никогда не смогла бы и подумать, что способна совершить такое чудовищное деяние.

Первую работу она сменила быстро и переехала дальше к северу — сначала преподавала в Санта-Крус, потом в Сан-Франциско. Но потом она все-таки вернулась в Южную Калифорнию и обосновалась в маленьком научном городке, окаймленном песочного цвета горами, высившимися по другую сторону скоростной автострады. В городке жили в основном аспиранты и преподаватели в общежитии, расположенном в крепком еще здании школы, построенной после Второй мировой войны.

В таком маленьком местечке затеряться было просто невозможно. Ее преподавательской целью было не только делиться знаниями со студентами, но и стать для них наставником, то есть постоянно общаться с ними.

Она вела семинары для групп из десяти-двенадцати человек, знакомила их с величайшими философскими трудами, с неразрешимыми вопросами и знаменитыми философскими спорами былых столетий. Она учила их основам политической философии, метафизики и герменевтики — науки о понимании и толковании текстов. Ее специализированной темой был германский идеализм и философия франкфуртской школы.

Она разбивала студентов на дискуссионные группы, иногда по воскресеньям приглашала их к себе домой, угощала чаем. В университете занятия она проводила в своем кабинете на кафедре среди стеллажей книг, при свете лампы, которую принесла из дома. Она выслушивала их признания о неурядицах в личной жизни, мешающих учебе. Если какой-то студентке случалось расплакаться, она утешала ее, даже давала салфетку вытереть слезы.

Поначалу это вроде бы вынужденное общение давалось ей с трудом, ведь она ехала в Калифорнию, чтобы затеряться там, раствориться, спрятаться ото всех. Но со временем эти ни к чему не обязывающие отношения стали занимать в ее душе определенное пространство. Коллеги поддерживали ее. Студенты восхищались ею и любили. За три-четыре месяца учебного семестра они начинали обожать ее, а потом уходили, и она скучала по ним, потому что успевала к ним привыкнуть, как бы исполняла роль их ангела-хранителя.

Ей поручили опекать студентов, приехавших из Индии. Раз в год она устраивала для них званый ужин, угощала их бирьяни, кебабом и другими индийскими традиционными блюдами. Они были людьми другого поколения, родились уже в совершенно другой Индии. Им хорошо дышалось в Америке, они стремились к богатству и карьере.

Иногда ее бывшие студенты присылали приглашения на свою свадьбу. И она ходила на эти торжества, так как свободного времени у нее теперь было много, а заботиться не о ком.

Помимо преподавания она еще писала научные труды. У нее вышли три монографии: феминистская оценка Гегеля, анализ интерпретивных методов Хоркхаймера и книга, написанная на основе диссертации. Тема выросла из студенческой работы, которую она когда-то сдала профессору Вайсу, — «Эпистемология ожидания у Шопенгауэра».

Она часто вспоминала то медленное рождение этой диссертации за закрытой дверью в доме в Род-Айленде. Хорошо помнила, как насущность этой работы вытеснила тогда у нее насущность материнских инстинктов. Она помнила свое вечное чувство раздражения, по мере того как годы шли, а работа не продвигалась, и ей казалось: она никогда не завершит, в этой сфере жизни ее тоже постигнет неудача. Но профессор Вайс сам позвонил ей, когда прочел ее работу, и сказал, что гордится такой перспективной студенткой.

Теперь она могла разговаривать с профессором Вайсом по-немецки, все-таки выучила этот язык — сначала учила сама, а потом год стажировалась в Гейдельбергском университете. Он теперь был уже пожилым человеком и, выйдя на пенсию, переехал во Флориду. В свое время Отто Вайс помог Гори попасть в аспирантуру в Бостоне, а впоследствии получить преподавательскую работу в Калифорнии. Он принимал в ее профессиональной деятельности такое участие, что даже и не подозревал, что она предпочтет эту работу, отказавшись от воспитания своего ребенка.

Сейчас она не поддерживала с ним контактов — подозревала, что в университете в Род-Айленде стало известно об ее уходе из семьи, боялась, что Вайс, который был ее наставником, который так верил в нее, так живо всегда интересовался Белой и расспрашивал о ней, потеряет к ней уважение.

Ее мировоззрение было начисто изолировано от практической стороны жизни из-за длительного стремления заниматься вопросами чистой науки. Когда-то она считала, что будет работать из уважения к Удаяну, но теперь стало ясно: ее работа оказалась предательством всего, во что она когда-то верила. Даже предательством самого Удаяна, а ведь он так вдохновлял ее на дальнейшую учебу и на собственный путь в жизни.

Несколько раз в году она ездила на конференции и симпозиумы, проводившиеся в Америке и за рубежом. Эти дальние поездки помогали как-то развеяться, она находила некое удовольствие в такой перемене обстановки, в этой нечастой возможности прервать уединение.

Расшитую бирюзовую шаль — единственную вещь, оставшуюся из подарков Субхаша, — она всегда брала с собой в салон самолета. Ей приходилось бывать и на Восточном побережье, но она всегда объезжала стороной Провиденс и даже Бостон и Нью-Хэйвен. Слишком близко от них пролегала граница, которую она боялась нарушить.