Цвета дня - Ромен Гари

— Вот, — сказал Сопрано. — Можно будет подождать их здесь.

Они были в нескольких метрах от дороги на Горбио, от нее их отделяли густые заросли шелковицы высотой под два метра. Ниже, очень далеко, виднелись долины Ментоны, горы Италии и все сияние моря и неба. Это было очень красиво. Сопрано подтянул брюки и довольно вздохнул. Он любил дышать. Ему было немного совестно наполнять свои легкие чистым воздухом — хотя он бы и не смог в точности сказать почему. Впрочем, не мог же он обходиться без воздуха. Вместе с тем он, как правило, сам того не зная, инстинктивно вдыхал как можно меньше, что, вероятно, и объясняло узость его грудной клетки. Но сейчас он дал себе волю. С жутковатой улыбкой он набрал в легкие как можно больше воздуха, затем почесал щеку, покрытую свежей щетиной. Его лицо помрачнело. Он на дух не выносил эту щетину. Ему было неприятно знать, что в нем есть вот такое вот. Чтобы утешиться, он повернулся к всегда чисто выбритому барону, которого было достаточно брить раз в день. Частенько Сопрано горько спрашивал себя, откуда же берется эта ужасная черная жесткая щетина, беспрерывно выступающая на поверхности его собственной персоны. Значит, она сидела в нем, тем хуже.

— Присядем. Время есть. Можно покамест выкурить сигарету.

Он усадил барона на ствол дерева. Жаль, что он взял его с собой. Барон был слишком нежной, слишком утонченной натурой для такого рода дел. Но иного выхода у него не было. Он попытался было оставить его в машине, на дороге на Карниз, куда специально спустился сегодня утром, но барон отказался. Он вышел из машины и самостоятельно вновь поднялся в виллу. Вот она — дружба. Что тут было сказать. Но это грозило стать обременительным и даже опасным. Ибо, учитывая состояние продвинутого опьянения, в котором находился барон, и речи быть не могло о том, чтобы заставить его бежать. А ведь как только дело будет сделано, лучше все же не слишком задерживаться в этих местах. Лучше все же как можно быстрее дать деру. Место было пустынное, но кто его знает, и пусть итальянская граница всего лишь в четверти часа езды, но достаточно одного телефонного звонка, чтобы вас там арестовали. Это было совершенно невероятно, но лучше действовать поживее. А барон не из тех, кто торопится. Что ж, подумал Сопрано, там будет видно. По своей природе он был оптимистом, и ясный и покойный пейзаж внушал ему доверие. Он вынул табак.

— А? Скручу-ка я себе сигаретку, — объявил он, подмигнув барону.

Он достал сначала револьвер, затем деньги, затем бумагу, снова засунул деньги и револьвер себе в карман — револьвер был великоват даже для его брюк, которые он всегда выбирал из-за этого широкие и с напуском, и несколько стеснял его движения — и скрутил себе сигарету. Он любил приятные житейские мелочи. Он закурил, вслушиваясь в покой и выжидая. Он вспомнил о Вилли, оставшемся в доме, и покачал головой: он так и не понял, отчего тому приспичило приехать. Это было очень неосторожно. Но это его дело. Главное — деньги у него в кармане, и он собирается честно выполнить свою работу, несмотря на все явные подозрения, которые выказал ему Вилли. У него был свой кодекс чести, да и потом, был ведь еще и Белч, с которым лучше не шутить. У Белча длинные руки. Достаточно длинные, чтобы отправить вас на Сицилию, достаточно длинные, возможно, чтобы вас оттуда забрать. Он спокойно курил. Барон сидел рядом с ним на том же стволе дерева. Он был багровее обычного. На его лице была привычная невозмутимость, но, казалось, ему стоило больших усилий сохранять ее. В его глазах было что-то такое, что в крайнем случае могло сойти за выражение. Некий огонек. Но это, наверное, всего лишь отражалось небо, тем более что глаза у барона тоже были синие.

— Вот они, — тихо сказал Сопрано.

Он не стал спешить. Времени было предостаточно. Пара возвращалась с гор, они только — только появились в конце дорожки. Пройдет еще с четверть часа. Сделав еще одну затяжку, он раздавил окурок о землю и встал. Он вытащил из кармана револьвер и подтянул штаны. Затем подошел к зарослям кустарника и стал ждать. Он выстрелит сквозь шелковицы, затем они, перейдя дорожку, спустятся к Карнизу с другой стороны от поворота. Он встал на цыпочки и огляделся. Затем дошел до поворота, удостоверился, что никто не идет навстречу, и вернулся к шелковицам. Он повернул голову к барону и подмигнул ему. Затем сжал в руке револьвер и чуть высунул голову над зарослями кустарника.

В этот момент барон и выстрелил.

Он был в двух шагах от Сопрано и выстрелил почти не целясь, просто направив оружие в его сторону. Сопрано дернулся назад и внезапно сел на землю, расставив ноги. Барон со смущенным видом стоял перед ним с револьвером в руке. Они смотрели друг на друга. Сопрано сделал ужасное усилие, чтобы понять, почему барон сделал это, но в голове у него стоял шум оливковых деревьев, видно было, как по ним скользила тень от облаков, и ему было трудно собраться с мыслями из-за этого мистраля, который все разгонял, так что у вас в конце концов начинала кружиться голова. Он по-прежнему сидел, опираясь ладонями о землю и пытаясь удержаться. На нем была рубашка с короткими рукавами, и его грудь казалась еще уже, а брюки еще шире. Вдруг у него мелькнула мысль, что барон, наверное, ранил его, может, даже серьезно. Возможно, он выстрелил, сам того не сознавая, машинально. Сопрано не хотел мириться с мыслью, что потерял друга. Но на его лице читалось такое непонимание и такой горький упрек, что барону стало жаль его. Он решил снова привести все в порядок. Он решил успокоить его, приведя в порядок окружающий мир, и в то же время спасти приличия, спасти честь.

Он склонился над Сопрано, обыскал его и достал у него из кармана скатанные в трубку банкноты.

Он даже пошел дальше и стал, мусоля палец, пересчитывать деньги, пока не почувствовал, что Сопрано полностью успокоился.

И действительно, Сопрано, похоже, понял. Его лицо просветлело, на нем выступило подобие улыбки; бросив на барона восхищенный взгляд, он попытался было что-то ему сказать, но раскашлялся и лег на спину. Затем он подумал, что барон, эта старая бестия, наверное, ранил его не так серьезно, как он решил вначале, потому что он почти не ощущает боли. Ему захотелось свернуть себе сигаретку, но по непонятной причине он отказался от этой мысли. Спустя какое-то время боль стала еще меньше, а затем и вовсе прекратилась, и его глаза стали как нельзя более спокойными.

Тогда барон повел себя весьма занятно.

Повернувшись спиной к телу, он быстро задвигал ногами, как это делают коты и собаки, когда стараются забросать песком или землей свои интимные следы. Затем он вышел на дорогу и принялся ждать. Влюбленная пара была в сотне метров от него. Когда они с ним поравнялись, барон обнажил голову и поприветствовал их. Он их поприветствовал, прижав котелок к сердцу и склонившись в глубоком поклоне, — в своем жилете, с усиками и пунцовым лицом, он походил на провинциального тенора, тщательно выводящего сентиментальную арию. Он склонился в таком глубоком поклоне на пути королевского кортежа, что чуть было не упал, и ему пришлось ухватиться за дерево, — и Энн сразу узнала этого денди и улыбнулась ему, и барон, прежде чем вновь вступить в борьбу за достоинство, еще какое-то время постоял, сняв шляпу перед сувереном. Затем он вернулся туда, откуда пришел. Он уступил противнику очко, но оно единственное, которым тот может похвалиться. Нужно было возобновлять борьбу и продолжать свой неизменный номер с кремовыми тортами, этими падучими звездами человеческого горизонта.