Новая журналистика и Антология новой журналистики - Том Вулф

Джимбо одобрительно кивнул.

— Слушай. — Он шлепнул меня по руке, чтобы убедиться, что я слушаю. — Я знаю эту публику, что приезжает на дерби, каждый год здесь торчу, и хочу тебе кое-что сказать — это не тот город, где можно изображать из себя мажора. Быстренько тебя прижмут к ногтю, да еще по башке настучат и оставят без цента. — Я поблагодарил его и вставил в свой мундштук мальборину. — Слушай, ты, похоже, скачками не первый год занимаешься. Я прав?

— Нет. Я фотограф.

— Да ну? — Он с интересом оглядел мою кожаную сумку. — У тебя там эта… камера? А на кого работаешь?

— На «Плейбой».

Он рассмеялся:

— Чертовски интересно! Ну и что ты будешь снимать — лошадок обнаженных? Ха-ха! Когда начнутся скачки для трехлетних кобыл, тебе работенка найдется. Это дерби не для старых кляч. — Он широко улыбнулся. — Черт возьми! И они все голенькие!

Я качнул головой и ничего не ответил, просто глянул на него, силясь улыбнуться, а потом сказал:

— Тут заваривается кое-какая каша. А мне надо поснимать эту заварушку.

— Какую такую заварушку?

Я помешал лед в стакане, помолчал и наконец сообщил:

— На беговой дорожке. В день открытия. «Черные пантеры». — Я пристально на него посмотрел. — Газеты читаешь?

Улыбка слетела с его лица.

— О чем ты, черт возьми?

— Ну может, и не следовало тебе говорить… — Я пожал плечами. — Но, дьявол, все же об этом знают. Копы и Национальная гвардия уже шесть недель в боевой готовности. В Форт-Ноксе двадцать тысяч человек готовы в любой момент подняться по тревоге. Они нас предупредили — прессу и фотографов, — посоветовали ходить в шлемах и специальных толстых куртках. Сказали, что без стрельбы не обойдется…

— Не может быть! — вскрикнул он и выбросил вперед руки, словно выставляя защитный барьер против моих слов. А потом ударил кулаком по стойке. — Сукины дети! Боже всемогущий! И это на дерби в Кентукки! — Джимбо не переставая тряс головой. — Нет! Господи Иисусе! Слишком плохо, чтобы в это можно было поверить. — Он сидел как на иголках, а когда встал, глаза его заволокло дымкой гнева. — Ну почему? Почему именно здесь? Ничего святого для них нет.

Я снова пожал плечами:

— Дело не только в «Черных пантерах». ФБР говорит, что автобусы будут битком набиты белыми, которые съедутся со всей страны, чтобы смешаться с толпой и атаковать черных со всех сторон. Они будут одеты как все. Сам знаешь — костюмы, галстуки и все такое. Но когда начнется заварушка… вот почему копы так встревожились.

Он на минуту замолчал, как обиженный ребенок, который даже не может понять, что происходит, а потом крикнул:

— О… Боже! Господи, да что такое творится в этой стране? Есть тут хоть одно спокойное местечко?

Я взял сумку.

— Только не здесь. Спасибо за угощение… и — удачи.

Джимбо схватил меня за руку, чтобы удержать, но я сказал, что меня ждут в пресс-центре, и отправился играть свою роль в начинающемся отвратительном спектакле. В киоске аэропорта я купил «Курьер» и пробежался по заголовкам на первой странице: «Никсон послал войска в Камбоджу для ударов по красным»… «В-52 отбомбились, и наши войска продвинулись на 20 миль»… «4000 солдат заняли позиции у Йельского университета в связи с акциями протеста „Черных пантер“». Внизу красовался снимок Дианы Крамп, которой предстояло вскоре стать первой женщиной-жокеем в истории местных дерби. Фотограф запечатлел ее в стойле, когда она «остановилась, чтобы похлопать свою лошадь, Фатому». Весь номер переполняли новости из Вьетнама и сообщения о студенческих волнениях. И ни одного упоминания об акциях протеста в небольшом Кентском университете в Огайо[119].

Я собрался взять напрокат машину, но мордастый молодец за стойкой заявил, что автомобилей сейчас нет.

— Сейчас машину не взять, — сказал он. — За шесть недель до начала дерби все забронировали.

Я объяснил, что мой агент обещал заказать мне белый «крайслер» сегодня к полудню, но парень сокрушенно покачал головой:

— Боюсь, мы ему отказали. Где ты остановился?

Я пожал плечами:

— А где останавливаются техасцы? Хочу пожить рядом со своими земляками.

— Плохи твои дела, дружище, — вздохнул он. — Везде под завязку. Так всегда во время дерби.

Я пододвинулся к нему поплотнее и почти прошептал:

— Слушай, я из «Плейбоя». Нет желания подработать?

Он подскочил на месте:

— Что? Как же не хотеть? А что за работенка?

— Да ничего особенного. Ладно, выбрось из головы.

Я схватил сумку и пошел ловить такси. Сумка у меня была еще та — вся в наклейках. Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Лима, Рим, Бангкок и тому подобное — а самая важная наклейка выглядела вполне официально, в пластиковой обертке: «Журнал „Плейбой“. Фотограф». Я купил ее у одного сутенера в Вейле, штат Колорадо. Он поучал меня:

— Никогда сам не говори о «Плейбое», пока эту наклейку не увидят. А когда поймешь, что ее заметили, можно переходить в наступление. Люди в таких случаях всегда на уши становятся. Действует на всех волшебным образом, говорю тебе. Самое настоящее волшебство.

Что ж… может быть, и так. Я частенько забавлялся таким образом в барах и теперь, мчась в желтом такси к городу, чувствовал себя немного виноватым, что запудрил мозги этому бедолаге. А какого черта? Если скажешь где-то: «Я из Техаса», — того и гляди, что-то с тобой стрясется. Особенно если начнешь выделываться, будто ты сам весь из XIX века, а попал к каким-то обожравшимся уродам, хотя у самого за душой ничего, кроме пресловутых «традиций». В аэропорту Джимбо признался мне, что не пропускал ни одного дерби с 1954 года.

— Моей старушке больше сюда не доехать, — сказал он. — Только зубами скрипела, но дала мне на этот раз свободу. А если я говорю «свободу» — то это и значит свобода! Я сорю десятидолларовыми купюрами, словно у меня денег куры не клюют. Лошади, виски, женщины… черт, в этот городишке есть телки, которые за бабки сделают все, что хочешь.

А почему бы и нет? В наши времена, когда все стоит вверх дном, деньги никому не помешают. Даже Ричард Никсон норовит срубить деньжат. За несколько дней до дерби он признался: «Были бы у меня деньги — поиграл бы на бирже». А на бирже тем временем дела по-прежнему шли ни шатко ни валко.

В ожидании Стедмана

На следующий день мне пришлось несладко. До начала скачек оставалось чуть больше суток, а у меня все еще не было журналистской аккредитации — и, как говорит редактор спортивного отдела газеты «Курьер» из Луисвилля, ноль шансов ее получить. Хуже того, требовались целых две аккредитации — одна для меня и одна для Ральфа Стедмана, английского художника, который должен был вот-вот прилететь из Лондона, чтобы порисовать лошадок. В Штатах он прежде не бывал. И чем больше я размышлял над этим обстоятельством — тем сильнее тревожился. Как парень переживет неизбежный шок, когда после своего Лондона окажется в этой пьяной толпе на дерби в Кентукки? Черт его знает. Прилетел бы хоть на пару дней раньше, чтобы я помог ему акклиматизироваться. Погуляли бы с ним где-нибудь в живописных окрестностях Лексингтона… Я планировал встретить Стедмана в аэропорту на арендованном мною у полковника Квика шикарном «понтиаке» и сразу отвезти куда-нибудь в спокойное местечко, напоминающее его родную Англию.