Что скрывают зеркала - Наталья Калинина

Элеонора и Тихон вылетели в Испанию по фальшивым документам. Тот, кому заказали паспорта, знал свое дело, и проблем на границе не возникло. Фернандо встретил Элеонору с сыном и отвез к себе домой. О том, чтобы девушка пришла на работу в компанию, уже и речи быть не могло. У нее было другое имя, у сына тоже. Хоть Фернандо так и не привык звать ее чужим именем, да и она дома отзывалась лишь на Элеонору. Но потеря имени – небольшая плата за счастье быть вместе, жить маленькой крепкой семьей. Стоять, как три скалы в море, обтачиваемые до гладкости волнами и сопротивляющиеся ветрам-невзгодам.

Но, видимо, не все острые края сточились за два года притирания. Элеонора долго не могла найти работу и раздражалась оттого, что им втроем приходилось жить на не очень большую зарплату Фернандо. Он же, оставив то, чем занимался раньше в свободное время – делал сайты по редким заказам, – хватался за любую подработку, совершенно далекую от того, что знал и умел. Тихону адаптироваться тоже оказалось непросто: привыкание к новой обстановке, к другому языку выплеснулось у ребенка в ночные кошмары и капризы. К тому же он скучал по своей собаке Звездочке, оставшейся у Ани.

А потом удача вроде улыбнулась им: Элеонора нашла наконец-то работу. А еще – подругу: однажды зашла в небольшую лавку в поисках шкафчика для обуви, а нашла там Рут. А у Фернандо наконец-то появились заказы на новые сайты. Их оказалось столько, что он, воодушевленный этим, уволился из компании и активно принялся развивать свое дело. Но светлая полоса продлилась недолго: магазин, в который устроилась Элеонора, вскоре закрылся, а поиски новой работы не принесли успеха. Фернандо вдруг тоже оказался без заказов. Финансовые трудности размывали фундамент, недовольство накапливалось незаметно, сыплясь губительным песком на еще неокрепшие отношения. И однажды в эмоциональном пылу Элеонора произнесла убийственные слова: что она не верит в дело Фернандо, и напомнила, что изначально была против его увольнения из компании. Слово за слово, волна за волной выплескиваемых недовольства и разочарований, шквал ранящих взаимных упреков – и уже оказалось невозможным остановить тот губительный камнепад, который снес все чудесное и светлое, что их связывало. Ссора расколола их монолитный, казалось бы, ансамбль, на две неравные части. Элеонора в ту же ночь заказала билеты и наутро улетела с сыном в Россию. Она отправила Фернандо два сообщения, в которых известила, что долетели хорошо и что сменит испанскую карточку на русскую. Но трубку, когда он ей позвонил, не взяла. А потом и вовсе пропала. Вычеркнула Фернандо из жизни так же легко, как сменила сим-карту.

Он звонил ей ежедневно – на тот номер, который знал, в надежде, что она вставила в телефон старую сим-карту. Ему бы просто хоть услышать ее… Но телефон каждый раз отвечал механическим голосом. И в одну ночь Фернандо понял: она действительно вычеркнула его из своей жизни и больше не вернется.

Свет щекотал прикрытые веки, запутывался в ресницах, скользил прохладной ладонью по щеке. Отчего-то он был не теплым, как солнечный луч, просачивающийся летним утром сквозь тюлевую занавеску, а свежим, как мартовский ветерок. И от его раздражающей прохлады Элеонора открыла глаза.

Свет лился плотным потоком с правой стороны, и девушка, ожидая увидеть там мощную лампу, повернула голову. Но тут же зажмурилась от слепящего, как солнце в заснеженных горах, свечения. Только свет этот был не солнечной природы, а неизвестного ей происхождения. Идеально белый – квинтэссенция этого цвета, плотный, безжизненный, мертвый. Элеонора приставила козырьком ладонь ко лбу, пытаясь рассмотреть источник света. Ей удалось разглядеть, что проходит он сквозь прозрачную стену из другого коридора. Девушка поднялась на ноги и заметила, что одета в летний комбинезон из светлой плащевки поверх ярко-оранжевой футболки и обута в кожаные мокасины. В этой одежде она поехала в аэропорт после расставания с Фернандо. И точно, в стороне Элеонора заметила завалившийся набок свой ярко-красный чемодан. Забавно. Может, она до сих пор находится в зале ожидания, неосторожно задремала и пропустила свой рейс? Девушка подошла к стене, тронула ее рукой, но не ощутила под ладонью ни ожидаемой прохлады, ни гладкости стекла, только жесткое сопротивление. Она постучала по «стене» кулаком и услышала вибрирующее гудение, будто от камертона, которое вознеслось ввысь, рикошетом ушло от прозрачного потолка к такому же полу и штопором ввинтилось в него, оставив после себя тонкие, как паутинка, трещинки. Элеонора испуганно отдернула руку и огляделась, силясь рассмотреть, насколько это было возможно при таком ослепляющем свете, место, в котором оказалась. Оно походило на вытянутую колбу: сверху, снизу и по бокам Элеонору окружало прозрачное «стекло». Но следом она увидела за стенкой этой «колбы» еще одну, лежащую почти параллельно, а за той – еще и еще, множество других идентичных, так, словно огромную колбу поместили между двух стоящих напротив друг друга зеркал, и размножившиеся отражения создали бесконечное количество похожих коридоров. Элеонора опустила глаза – и под ногами тоже увидела уходящие в глубину «колбы»-коридоры. Она не испугалась, потому что откуда-то пришло понимание, что все эти переходы как-то связаны с нею, будто возникли по ее желанию. Мощный луч проникал сквозь бесчисленное количество прозрачных стен, не преломляясь, не рассеиваясь, не теряя своей яркости, и нанизывал коридоры, словно бусины. Присмотревшись, Элеонора поняла, что ошиблась, решив, что коридоры – это зеркальные отражения. Потому что они не только обладали своими границами-стенами, но и, нарушая параллельность, устремлялись к одной точке – к тому месту, где стояла она, грозя слиться стенами. Что находилось дальше, в какую перспективу коридоры уходили, разглядеть Элеоноре не удалось из-за клубящегося впереди тумана.

Девушка оттянула ворот футболки, чтобы избавиться от неприятного ощущения давления на горло, но легче не стало. Напротив, дышать стало сложнее. Элеонора потерла горло, решив, что у нее начинается астматический приступ, похожий на тот, который она однажды перенесла несколько лет назад. Больше астма ее не беспокоила, но с тех пор Элеонора держала в аптечке на всякий случай ингалятор. Она подумала, что могла захватить его с собой в путешествие, и присела над чемоданом. Замки поддались без всякого усилия с ее стороны, будто открыла она их волей мысли. Чемодан раскрылся, будто раззявился большой красный рот. Но когда Элеонора заглянула внутрь, разочарованно вздохнула: нутро чемодана оказалось пустым. Кто-то опорожнил его и сменил светло-серую обивку на иссиня-черную. Элеонора опустила руку в чемодан, ожидая нащупать под тканью пластиковое дно, но рука вдруг провалилась в пустоту, будто обит был чемодан не тканью, а бездонной темнотой. Она вскрикнула и, торопливо вскочив на ноги, отшвырнула чемодан ногой. Чернильная темнота вязко заколыхалась в нем, выплеснулась несколькими каплями, выжигая со змеиным шипением дыры в стеклянном полу. Элеонора отскочила на безопасное расстояние, побоявшись оступиться и упасть в черную бездну или неосторожным движением расплескать все содержимое. Пропасть в чемодане – нелепей смерти и не придумаешь. Красный чемодан перестал вдруг быть ей безмолвным сопровождающим в путешествиях, хранителем очень-нужных-вещей. Ей неожиданно стало горько от такого предательства, будто чемодан был не просто любимой вещью, а старым другом, не только бросившим ее в сложной ситуации, но еще и переметнувшимся в стан врагов. Что ж, нужно оставить его, оттолкнуть от этой точки, на которой все закончилось, а может, с которой все началось, и идти вперед. Понять, где она находится и как найти отсюда выход. Что-то здесь не так, слишком ярки контрасты белого света и черной темноты, излишне насыщенны эти цвета – густые, неразбавленные, первородные. Будто начало и конец. Ее беспокоило, что искать выход в сложном хитросплетении бесчисленных коридоров окажется еще тем квестом, а спросить помощи не у кого. Но стоило ей только подумать про одиночество, как свет стал гаснуть постепенно, как в кинотеатре, до тех пор, пока не стал приятно-приглушенным. А в соседних коридорах, наоборот, стали проступать очертания фигур – постепенно, как изображения на опущенной в раствор проявителя фотобумаге. То, что находилось в других коридорах, увидеть оказалось невозможно: они просто утонули в наступивших теперь сумерках, словно кто-то их выключил как лишние.