Месть князя - Юрий Маслиев

«Да за раскрутку такого дела, за получение информации о тайных агентах разведки Генерального штаба царской России, разбросанных по всему миру, за доступ к зашифрованным счетам в швейцарских банках мне простятся все мои прошлые прегрешения! – Усевшись за письменный стол, капитан мечтательно улыбнулся. – Да что там простятся… Прямая дорога в Москву, на повышение. Дело обещает быть громким, но… – энкавэдист задумчиво потер лоб. – Нужно быть осторожным. Бывшие агенты царской разведки, которая запускала свои щупальца во все сферы жизни, – люди серьезные. Возможно, даже сейчас кто-то из них сидит в верхних эшелонах НКВД, притаился. Тут дернешь за веревочку, а там колокольчик зазвенит. И прихлопнут как муху. Уж кто-кто, а я сам знаю, как это легко делается. Да и сведения непроверенные. Может, наплел этот Широков «три короба арестантов»… Хотя нет. Очень уж этот доходяга убедительно рассказывал. Похоже на правду! В любом случае нужно это тщательно проверить… И потом, непонятно: что делает такой зубр, если верить словам Широкова, как Муравьев, в колымском лагере? Почему скрывается под личиной авторитетного вора? Возможно, и здесь, под моим носом, плетется какая-то шпионская интрига! Тогда из этого следует, что Муравьев и впрямь действует не один, а под прикрытием кого-то из аппарата НКВД или лагерной администрации. Возможно, мой ближайший помощник или начальник лагеря… или кто-то другой – враг. Враг хитрый, опасный и явно обладающий огромными связями там… наверху. Не-е-ет… Здесь нужно думать, – Чердынцев аж взопрел от нервного умственного напряжения. – Хорошо думать! Иначе в два счета можно и голову потерять! Но уж ежели раскрутить это дело, тогда…» – Капитан зажмурился в предвкушении возможных перспектив.

Он потянулся за стандартным листком чистой бумаги и начал составлять план расследования.

«Первым делом необходимо окружить себя преданной командой. Значит, необходимо опираться на рядовой состав – из лагерной охраны набрать себе в аппарат чурок-азиатов. Они, хотя и тупые, но исполнительные и жестокие, вряд ли замешаны в этом деле. И потихоньку прощупать Муравьева – чем дышит. Кое-какой материальчик от стукачей у меня на него есть. Пока администрация лагеря считала его действия полезными (как-никак, он по-своему поддерживал изнутри порядок в лагере, вместе с блатной компанией), его не трогали. Да-а-а… Действительно, подозрительная личность. Барин, мать его так! Ну что ж, ваша светлость, попляшете у меня в подвале! Небось азиаты быстро язык развяжут… Но брать целенаправленно одного – подозрительно, если на воле у него подельники. Как бы не спугнуть! Значит, нужно взять несколько человек из его окружения для профилактики».

Чердынцев не раз уже проделывал подобное с другими заключенными. Необходимо было вести какие-то дела для отчетности – вот он и высасывал их из пальца. Обычная практика любого отдела НКВД по всей стране.

«Заодно и посмотрим, кто об этом Барине хлопотать будет. И на заметочку его. А в центр не спешить докладывать. Раскрутить дело, а потом представить его в полном блеске. А то в самом начале расследования перехватят… Приедет столичная штучка – следователь из Москвы, да еще с целой командой – и прости-прощай лавры победителя».

Составив список подлежащих изоляции в НКВД зэков, он потянулся к телефону.

Один за другим, с небольшими промежутками, вдоль каменной гряды, перекрывавшей строящейся дороге вход в лощину, прокатилась серия взрывов. Взорванный каменистый грунт в очередной раз с грохотом ссыпался вниз, на отмель замерзшего Дебина. Однако огромный обломок скалы, величиной с несколько тракторов, продолжал преграждать путь.

Михаил быстро рванул вперед из укрытия, заложил в двух местах динамитные шашки, поджег шнур – и бегом назад.

Он уже хотел запрыгнуть в окопчик, когда, обернувшись, заметил знакомую фигуру, продвигавшуюся к месту взрыва. Это был Лёнчик Карузо, который, видимо по рассеянности, заметив, что серия взрывов закончилась, не слушая сирены, что должна возвестить об окончании взрывных работ, направился к своему рабочему месту. Рвение к работе в бригаде было на уровне, и если уж работал Барин, то сачковать не стоило.

– Карузо! Карузо! – бешено заорал Михаил товарищу.

К нему он с каждым днем испытывал все возрастающую симпатию.

Понимая, что тот не слышит, занятый, как это часто бывало, сочинением блатных песенок, завоевавших особую популярность среди лагерников, Муравьев огромными прыжками кинулся ему наперерез – до взрыва оставались секунды.

– Карузо! – в очередной раз крикнул Муравьев, почти приблизившись к нему.

И только тогда тот поднял на Барина затуманенные блатным творчеством мечтательные глаза, в которых тут же взметнулся ужас понимания приближавшейся опасности.

Не объясняя, Михаил в прыжке ласточкой сбил его на землю, и тут же прогремел взрыв. Обломки колотого сланца[44], взметнувшись в небо, посыпались на землю. Через пару мгновений все успокоилось.

Сбросив с себя потяжелевшего вдруг Михаила, Лёнчик поднялся на ноги, вытер рукой почерневшее от пыли, мокрое от пережитого страха лицо и только тогда посмотрел на лежащее без движения у его ног тело спасителя. Сердце Лёнчика испуганно замерло.

У него никогда не было «авторитетов». Среди уголовников он был тем котом, что гуляет сам по себе. Но в последнее время, когда, отстаивая свою независимость, ему пришлось взять сторону Михаила и участвовать вместе с ним в нескольких кровопролитных схватках, он признал неоспоримый авторитет Барина, его бескомпромиссное благородство, чуждое их среде, но близкое романтично-веселой натуре Карузо, его обостренное чувство справедливости да и, в конце концов, его бойцовские качества, каких Лёнчик не встречал нигде и ни у кого. А о хитромудро-уголовном политиканстве и говорить нечего – тут Михаил давал любому сто очков вперед. Все это привязало гордого и независимого вора к Барину, в котором он в той или иной степени признал своего повелителя и старшего брата.

Сейчас друг, старший брат лежал без движения у его ног. Лёнчик почувствовал, как комок встал у него в горле, перехватив дыхание. Он впервые привязался к другому живому существу после того как давно, в детстве, осиротел.

– Барин! Барин! – просительно заговорил он, едва не плача, лихорадочно расстегивая его фуфайку.

Приложив ухо к бугрившейся мускулами обнаженной груди, он услышал редко-равномерные, как часы, удары сердца.

– Жив! Жив! – радостно закричал он подбежавшим встревоженным строителям.

– Это хорошо, что жив, – раздался вдруг за спиной зэков гортанный голос старшины Култонбаева.

Он только что вместе с частью своего нового взвода, состоящего из соплеменников, набранных в бухарских аулах, гордый оказанным доверием Чердынцева, прибыл на объект.

Зэки испуганно посторонились, зная злобно-кровожадный нрав азиата, стрелявшего без предупреждения.

И он стрелял точно, прицельно и чаще всего без причины – для собственного развлечения. А экзекуции зэков вообще были его любимым занятием. Казалось, этот невысокий узбек, с азиатской желтизной на хищном, с узкими прорезями-прицелами глаз, худощавом лице, был налит злобой под самую завязку.