Белые и синие - Александр Дюма

— Ах! — сказал Пишегрю, — кажется, ты слишком поздно встал в первую позицию.

— Не в этом дело, мой генерал, — ответил Фалу, — но за мной гнались трое, и прежде, чем я успел убить двоих, третий полоснул меня бритвой. Это ерунда: если бы было ветрено, все бы уже подсохло; к несчастью, погода сырая.

— Ладно, честное слово, мне не жаль, что это с тобой приключилось.

— Спасибо, мой генерал, такой прекрасный рубец ничуть не повредит внешности егеря.

— Не поэтому.

— А почему же?

— Это дает мне повод отправить тебя в отпуск.

— Меня в отпуск?

— Да, тебя.

— Скажите, мой генерал, кроме шуток: я все же надеюсь, что это не бессрочный отпуск?

— Нет, отпуск на две недели.

— Для чего же?

— Для того, чтобы повидать матушку Фалу.

— Вот как! Это правильно. Бедная старушка!

— Разве ты не должен отвезти ей твое просроченное жалованье?

— Ах, мой генерал, вы не представляете, сколько водочных компрессов приходится ставить на эти раны; от этого пересыхает во рту, и ты пьешь сколько влезет.

— Значит, ты начал тратить свое жалованье?

— От него осталось не больше, чем от моей сабли, когда вы почли за благо дать мне взамен другую.

— Тогда я поступлю с твоим жалованьем, как с твоей саблей.

— Дадите мне другое?

— Ну да! Издержки понесет принц де Конде.

— Я получу золото! О, как жаль, что старушка уже не видит; это напомнило бы ей о временах, когда золото еще водилось.

— Ладно, она прозреет, чтобы пришить к твоей венгерке галуны сержанта, которые пруссаки уже вышили на твоем лице.

— Сержанта, мой генерал! Разве я сержант?

— Ну уж, по крайней мере, чин к твоему отпуску они приложили.

— Да, клянусь честью, — сказал Фалу, — если говорить без утайки, это так.

— Собирайся в путь.

— Сегодня?

— Сегодня.

— Пешком или верхом?

— В карете.

— Как в карете? Я поеду в карете?

— К тому же в почтовой карете.

— Как королевские псы, когда их везли на охоту! Нельзя ли узнать, чему я обязан этой честью?

— Мой секретарь Шарль едет в Безансон, он берет тебя с собой и привезет обратно.

— Мой генерал, — сказал Фалу, щелкнув каблуками и прикладывая правую руку к шапке, — мне остается лишь поблагодарить вас.

Пишегрю кивнул ему и махнул рукой; Фалу повернулся и вышел.

— Шарль! Шарль! — позвал Пишегрю.

Дверь открылась, и из соседней комнаты вбежал Шарль.

— Я здесь, мой генерал, — сказал он. , — Ты не знаешь, где Аббатуччи?

— С нами, генерал. Он составляет рапорт, о котором вы его просили.

— Скоро ли он будет готов?

— Уже готов, генерал, — сказал Аббатуччи, показавшись на пороге с бумагой в руках.

Шарль хотел уйти, но генерал удержал его за запястье.

— Подожди, — сказал он, — с тобой мне тоже нужно поговорить.

Затем он обратился к Аббатуччи.

— Сколько знамен? — спросил он.

— Пять, генерал.

— Пушек?

— Двадцать восемь!

— Пленных?

— Три тысячи!

— Сколько потерял неприятель убитыми?

— Можно смело сказать — семь тысяч!

— Сколько убитых у нас?

— Около двух тысяч пятисот человек.

— Вы отправитесь в Париж в чине полковника — я прошу этот чин для вас у правительства, — передадите Конвенту от имени генерала Гоша и моего имени пять знамен, а также вручите ему донесение: его, должно быть, составляет сейчас генерал Гош. Эстев выдаст вам тысячу франков на дорожные расходы. Я выбрал именно вас, чтобы доставить в Конвент знамена, захваченные у неприятеля, а также прошу для вас повышения у министерства, и это говорит о моем уважении к вашему таланту и вашей смелости. Если увидите вашего родственника Бонапарта, напомните ему, что я был его репетитором в Бриенской школе.

Аббатуччи пожал руку, которую протянул ему генерал, отдал честь и вышел.

— А теперь, милый Шарль, поговорим, — сказал Пишегрю.

Пишегрю окинул комнату взглядом, желая убедиться, что они одни, затем, вновь устремив глаза на Шарля и взяв обе его руки в свою ладонь, сказал:

— Шарль, мой милый мальчик, ты взял на себя перед Небом священное обязательство, которое надлежит выполнить. Если и существует на земле нерушимая клятва, то это та, что дана умирающему. Я говорил, что предоставлю тебе возможность исполнить это обещание. Я сдержу данное тебе слово. Ты сохранил шапку графа?

Шарль расстегнул две пуговицы своего мундира и показал генералу шапку.

— Хорошо. Я отправляю тебя в Безансон вместе с Фалу, ты будешь сопровождать его до деревни Буссьер и вручишь бургомистру денежную награду, предназначенную матери нашего сержанта. Я не хочу, чтобы подумали, что эти деньги нажиты мародерством или украдены, а так непременно сказали бы, если бы сын передал ей их из рук в руки; поэтому сам бургомистр вручит ей эти деньги; кроме того, в общине останется мое письмо, сообщающее о мужестве Фалу. Я даю вам неделю отпуска, начиная с того дня, когда ты приедешь в Безансон; тебе, наверное, хочется пощеголять там в новом мундире.

— Вы ничего не дадите мне для отца?

— Дам письмо перед самым отъездом.

Тут Леблан объявил, что стол для генерала накрыт. Войдя в столовую, генерал испытующе взглянул на стол: он был уставлен яствами и даже ломился от них.

Генерал пригласил Дезе отобедать вместе с ним, и тот Привел с собой одного из своих друзей, служившего в армии Пишегрю и ставшего его адъютантом, того самого Рене Савари, который написал на капральских галунах Фаро о его повышении.

Обед проходил весело, как обычно; все были в сборе, за исключением двух-трех человек, получивших легкие ранения.

После обеда все сели на коней, и генерал вместе со своим штабом объехал аванпосты.

Вернувшись в город, он спешился, велел Шарлю последовать его примеру и, оставив обеих лошадей на попечение стрелка, состоявшего при нем на службе, повел Шарля по торговой улице Ландау.

— Шарль, мой мальчик, — сказал он — помимо официальных или тайных поручений, полученных тобой, я хотел бы дать тебе одно особенное задание; ты согласен?