Поджигатели - Крис Клив

Петра говорила по телефону, когда мы с сыном вошли в ее кабинет. Она сидела ко мне спиной и говорила, НЕТ, Я НЕ ГОВОРИЛА ШОТЛАНДКА, Я ОТЧЕТЛИВО ПОМНЮ, ЧТО СКАЗАЛА ТАРТАН. Она не повернулась, пока не услышала, как щелкнул замок, когда я заперла дверь за нами. У Петры был потрясающий кабинет. Он находился прямо на углу башни, и было видно весь распростертый под ней Лондон, и дома поблескивали под голубым утренним небом.

Петра широко раскрыла рот, но я не дала ей возможности заговорить. Я решила, что она сказала уже достаточно. Я взяла приз лучшему ведущему рубрики из сплошного стекла и шмякнула ее по голове сбоку. Она упала в офисное кресло без сознания. Я повернулась и посмотрела сквозь стеклянные стены ее кабинета. Никто не смотрел. На стекле были жалюзи, и я закрыла их, чтобы нас никто не увидел.

Я смотрела на Петру, у нее явно была сломана одна скула, и мне стало тошно, когда я вспомнила, что целовала эту щеку. Я вспомнила, как потянулась для этого из ванны, а внизу трепетали свечи. Я не хотела думать о сломанной скуле Петры, и тогда я достала из сумки пятилитровую канистру и стала разливать бензин. Я полила весь ковер вокруг Петриного кресла, и полила все Петрино кресло, и полила всю Петру, пока ее белый кашемировый свитер весь не промок и не прилип к телу. Было нечем дышать из-за паров бензина, и Петра стала задыхаться и пришла в себя. У нее слезились глаза, а из носа текли сопли и кровь.

— О, нет, ой, господи боже мой, пожалуйста, ты же не убьешь меня, правда? — сказала она.

Я ничего не ответила, только достала из кармана зажигалку, открыла крышку и подняла ее, и Петра Сазерленд начала извиваться в кресле, но не могла встать, она все говорила НЕТ НЕТ НЕТ. Сын не обращал на нас внимания, он смеялся и бегал по кабинету, стучал в стеклянные окна и смотрел на пылающий Лондон под нами. СМОТРИ МАМА, показывал он. ЧТО ЭТО ГОРИТ? Это новое здание компании «Суисс Ре», малыш. А ЭТО ЧТО ГОРИТ? Это собор Святого Павла. А ЭТО ЧТО ГОРИТ? Помолчи секунду, милый, мама очень занята.

Я посмотрела на Петру, я посмотрела прямо в ее глаза.

— Господи, да ты совсем рехнулась, — сказала она. — Там никого нет, ты сама с собой разговариваешь, о господи, господи, тебе нужна помощь, я могу тебе помочь, не надо, не делай этого, пожалуйста, пожалуйста, опусти зажигалку, мы тебе поможем, пожалуйста, тебе ничего за это не будет, я обещаю.

Я просто смотрела на нее, я ушам не верила, что она опять обещает.

— Почему ты это делаешь? — сказала Петра. — Пожалуйста, скажи. ПОЧЕМУ?

— Как ты и говорила, Петра, мы всегда должны поступать так, как будет лучше для наших детей.

Петра очень испугалась и побледнела, а потом стала дрожать и хныкать. Я отступила на пару шагов к стене кабинета, чтобы не обгореть, когда взорвется весь этот бензин. Я позвала сына. Он прижался носом к окну и глазел на волны пламени, катившиеся по Лондону, так что было видно только крыши самых высоких зданий, распадавшихся от жара.

— Отойди, милый, подойди к маме, а то на тебя попадет.

Я подняла зажигалку и положила большой палец на колесико. Я стояла и очень долго смотрела, как Петра плачет. Сын посмотрел на меня.

— Мама, чего ты ждешь?

Дети всегда задают вопросы, да, Усама? Я глубоко вздохнула.

— Я жду, пока не перестану чувствовать что-нибудь к ней.

— И скоро ты перестанешь чувствовать?

— Не знаю.

— А.

Я стояла, а Петра плакала, и я тоже плакала, несмотря на таблетки.

— Мам, мне скучно, ты не можешь побыстрее?

Я вздохнула.

— Нет.

Я посмотрела на Петру Сазерленд в последний раз, пока за ней горел Лондон, и потом сняла палец с колесика. Я очень медленно и осторожно закрыла крышку зажигалки и очень аккуратно положила ее на стол. Я подумала об этом минуту, потом взяла сумку, достала Мистера Кролика и посадила его поудобнее рядом с зажигалкой. Потом я взяла сына за руку, и мы вышли из Петриного офиса и закрыли за собой дверь.

Это было сегодня утром, Усама, и теперь я снова на работе, то есть делать-то мне больше нечего, правда? Я переоделась в униформу, и менеджер сделала мне выговор за то, что я опоздала на два часа, но увольнять она меня не будет. Я хочу сказать, ведь Рождество, и лишних рук нет. Не думаю, что ты много знаешь о Рождестве, Усама, так что я тебе объясню: это самый святой день в нашей религии, поэтому пол-Ист-Энда сегодня затоваривается у нас пивом и электрическими гирляндами.

Сейчас у меня обед. Я думала, к этому времени уже успеет заявиться полиция и забрать меня, но пока никто не пришел, так что я сижу в служебном помещении и ем фирменные сладкие пирожки со скидкой и дописываю это письмо. В комнате очень мило, на стерео играют рождественские песни, и здесь еще несколько девушек, смеются и болтают. Сын играет на столе, он изображает, что у него вместо ногтей когти, и рычит Р-Р-Р-Р! Р-Р-Р-Р! И крадется, как тигр в джунглях, или как экскаватор «Джей-си-би». Здесь у нас есть маленькое окошко, и в него видно магазин и слышно рождественские объявления для покупателей в динамиках. НА ЗЕМЛЕ МИР И В ЧЕЛОВЕКАХ БЛАГОВОЛЕНИЕ. КАРИМ, ПОДОЙДИТЕ К ЧЕТВЕРТОЙ КАССЕ, ПОЖАЛУЙСТА.

Отсюда видно мою секцию, Усама. Я очень горжусь своей секцией, все банки и пачки расставлены на своих местах по датам, и все ярлыки смотрят вперед, все очень аккуратно и красиво. Жалко, что ты не видишь. Я думаю, это красиво, когда все так аккуратно. Опрятность почти скрывает ужас. Это любовь, Усама, это цивилизация, вот за что я получаю семь фунтов двадцать пенсов в час.

Полицейские скоро меня найдут, и заберут, и засадят за решетку. Я их не виню, я хочу сказать, нельзя же, чтобы такие, как я, разгуливали по городу с канистрами бензина. Меня посадят в тюрьму или, может, в психдом, хотя, наверно, я предпочла бы тюрьму, потому что психи напугают моего мальчика. Не волнуйся за меня, Усама, я справлюсь, я никому не навязываюсь, и не то чтоб мне там стало скучно, мне же нужно написать еще несколько писем, как я сказала.

Когда я выйду из тюрьмы, Усама, если тебя еще не поймают, приезжай ко мне, будем жить вместе. Ты, пожалуйста, не смейся, подумай об этом, мы оба могли бы начать новую жизнь. Сняли бы приличную квартирку в симпатичном районе в Хокстоне или еще где-нибудь, если хочешь. Все равно где, лишь бы не очень дорого, только не в Южном Лондоне, если тебе все равно. Выходи из своей пещеры, Усама, и приезжай ко мне, я больше не могу тебя ненавидеть. Я ослабела от ненависти, у меня даже не хватило ненависти, чтобы щелкнуть колесиком зажигалки. Я знаю, я слишком глупая, но посмотри на меня. Я как сломанный музыкальный автомат, играю только одну пластинку — забочусь о своих парнях. Нельзя мне сыграть эту пластинку для тебя?

Я буду успокаивать тебя, когда тебе ночью приснится плохой сон. Я буду заваривать тебе чай именно так, как ты любишь. Я заставлю наших соседей сверху пожалеть, что они вообще родились на свет. Я буду очень стараться быть верной. Я буду скрывать тебя от закона, и разложу все твои диски по правильным коробкам, и расставлю названиями вперед. Мы начнем новую жизнь, мы с тобой. У каждого человека должна быть возможность начать все заново. Давай, Усама, моему сыну нужен отец, да и тебе пора уже вырасти. Я рассказала тебе, какую печаль приносят бомбы, так что ты теперь завязывай с ними. Я знаю, ты умный человек, Усама, гораздо умнее меня, и я знаю, что тебе нужно много чего сделать, но ты должен делать это с любовью, вот главное, что я хочу сказать. Любовь — это не явка с повинной, Усама, любовь яростная, и смелая, и громкая, ты услышишь ее в рыке, который издает мой сын прямо сейчас, когда играет. Р-Р-Р-Р! Р-Р-Р-Р! — говорит он, жалко, что ты не можешь его слышать, Усама, это самый свирепый и громкий звук на земле, он будет звучать эхом до конца времен, он оглушительнее бомб. Слушай этот рык, Усама, тебе пора прекратить разрывать мир в клочья. Приезжай ко мне, Усама. Приезжай ко мне, и мы вместе взорвем мир назад С НЕБЫВАЛЫМ ШУМОМ И ЯРОСТЬЮ.