Том 8. Труженики моря - Виктор Гюго

мачте на баке, как не бывало, нет и в помине — снята начисто, полетела к чертям вместе со всей подъемной снастью, талями, цепями и железным блоком. Дюранда искалечена, теперь ее станет рвать на части вода. Через несколько дней от не? и следа не останется.

Но машина почти не повреждена, хотя все кругом разрушено; это просто чудо, — вот когда она доказала свои превосходные качества. Шкипер «Шильтиля» ручался, что в самой «механике» нет больших повреждений. Мачты парохода не устояли, но дымовая труба выдержала. Железные поручни капитанского мостика только согнуты; кожухи повреждены, коробки измяты, но у колес как будто все лопасти налицо. Машина цела и невредима. В этом был убежден шкипер «Шильтиля». Кочегар Энбранкам, говоривший то с тем, то с другим, разделял это убеждение. Негр был умнее многих белых и относился к машине с обожанием. Он потрясал руками, растопырив все десять черных пальцев, и повторял безмолвному Летьери: «Хозяин, машина жива!»

Теперь все толковали о машине, ибо никто уже не сомневался в спасении Клюбена и в гибели корпуса Дюранды. Машиной интересовались, как существом одушевленным. Восхищались ее прекрасным поведением. «Ну и крепка!» — говорил французский матрос. «Уж куда крепче!» — восклицал гернсейский рыбак. «И какая ловкая, отделалась двумя-тремя царапинами», — подхватывал шкипер «Шильтиля».

Мало-помалу машина овладела всеобщим вниманием. Страсти разгорались — кто был за нее, кто против. У нее оказались и друзья и враги. Владельцы старых добрых парусников, в надежде подцепить клиентов Дюранды, втайне радовались, что Дуврские скалы учинили расправу над новым изобретением. Шепот переходил в гул. Спорили чуть не во весь голос. Однако воли себе не давали; порою говор затихал, ибо всех подавляло гробовое молчание Летьери.

Из всестороннего обсуждения можно было сделать такой вывод:

— Машина — самое главное; можно построить новое судно, а новую машину построить нельзя. Другую уже не сделаешь. У Летьери не было денег, не было и строителя, чтобы создать такую машину. Вспомнили, что конструктор машины умер. Она обошлась в сорок тысяч франков. Теперь уж никто не решится вложить капитал в такое ненадежное дело. Все убедились, что паровые суда гибнут так же, как и парусники; несчастный случай с Дюрандой зачеркнул весь ее прошлый успех. Однако прискорбно было думать, что механизм, который сейчас еще цел, через каких-нибудь пять-шесть дней будет, вероятно, разбит вдребезги, как и сам корабль. Пока машина в сохранности, можно считать, что кораблекрушения не было. Только ее потеря была бы невозместимым ущербом. Спасти машину — значит предотвратить разоренье.

Спасти машину — легко сказать. Кто же за это возьмется? Да разве это мыслимо? Взяться и осуществить — вещи разные, при проверке всегда выходит, что мечтать легко, а выполнять трудно. И никогда не было мечты более неосуществимой и безрассудной, чем мечта о спасении машины, застрявшей в Дуврах. Послать на эти скалы судно с экипажем для спасательных работ просто нелепо, об этом и думать нечего. Сейчас пора бурь на море; при первом же шквале цепи якорей перетрутся о гребни подводных скал, и судно разобьется о риф. Зачем устраивать второе кораблекрушение вдобавок к первому? В углублении, на верхушке, утеса, где нашел приют легендарный пловец, умерший от голода, едва хватало места для одного человека. Значит, чтобы спасти машину, надо кому-то отправиться на Дуврские скалы, отправиться одному и одному очутиться в море, в этой пустыне, за пять миль от берега, в царстве ужаса, прожить несколько недель, лицом к лицу с предвиденным и непредвиденным, без запасов продовольствия, изнемогать от лишений, не ждать поддержки в случае опасности, не видеть и следа человеческого, кроме останков того, кто давным-давно умер на этом утесе от мук и голода, и не найти себе иного товарища, кроме этой тени. Да и как взяться за спасение машины? Тут надо быть не только матросом, но и кузнецом. А сколько суждено испытаний! Мало назвать героем человека, который пошел бы на это. Он был бы безумцем. При некоторых подвигах, безмерно трудных, где требуются чуть ли не сверхчеловеческие силы, от мужества веет безумием. И в самом деле, разве не сумасбродство — жертвовать собой ради ржавого железного лома? Нет, никто не решится плыть к Дуврским скалам. С машиной придется распроститься, как и со всем остальным. Не найти спасителя, которому было бы по плечу это дело. Где отыскать такого человека?

Эта мысль, выраженная несколько иначе, вполголоса обсуждалась всеми собравшимися.

Шкипер «Шильтиля», бывший лоцман, выразил общее мнение громким восклицанием:

— Ничего не выйдет! Нет на свете такого человека, который отправился бы туда и вернулся бы с машиной!

— Уж если я не берусь за это дело, — прибавил Энбранкам, — значит, за него и браться нельзя.

Шкипер «Шильтиля» безнадежно махнул рукой, словно желая показать, что он сам не верит в возможность этого, и заметил:

— А если бы нашелся...

Дерюшетта вскинула голову.

— То я вышла бы за него замуж, — произнесла она.

Наступило молчание.

От толпы отделился человек, он был очень бледен.

— Вы бы вышли за него замуж, мадемуазель Дерюшетта? — спросил он.

То был Жильят.

Все взгляды впились в него. Месс Летьери выпрямился. Его глаза загорелись под нависшими бровями.

Он стащил всей пятерней с головы матросскую шапку и швырнул ее об пол, потом, глядя перед собой и никого не видя, торжественно произнес:

— Дерюшетта выйдет за него замуж. Даю честное слово перед господом богом.

II

На западном берегу Гернсея все повергнуты в изумление

Ночь, наступившая за этим днем, обещала часов с десяти быть лунной. И все же, хоть и сама ночь, и ветер, и море благоприятствовали рыбакам, никто не собирался выходить в океан ни из Уг-ла-Пера, ни из Бурдо, ни из Умэ-Бене, ни из Платона, ни из порта Гра, ни из Вазонской бухты, ни из Перель-Бэя, ни из Пезери, ни из Тьеля, ни из залива Святых, ни из Пти-Бо — словом, ни из одной гернсейской бухты или бухточки. И причина была самая простая: в полдень пропел петух.

Если петух поет в неурочный час — не бывать улову.

Однако вечером, когда уже стемнело, рыбак, возвращавшийся в Онтоль, заметил нечто удивительное! Около бухты Умэ-Паради за обоими Брэями и обоими Грюнами, слева от вехи Плат-Фужер, похожей на опрокинутую воронку, и справа от вехи Сен-Сансона, похожей на человеческую фигуру, ему померещилось что-то вроде третьей вехи. Что это была за веха? Когда ее установили в этом месте?