Золушки из трактира на площади - Лесса Каури

– Да не надо… – простонала Ванилла.

– Уже пошел! Бруни, займись тестом! – выкрикнул Весь, выскакивая в заднюю дверь.

Несмотря на тревожную ситуацию, Матушка не сдержала улыбки и крикнула ему вслед:

– Есть, мой командир!

– Чегой-то она? – Пип растерянно смотрел на Бруни.

Внезапная жалость и любовь к нему, немолодому, верному, родному человеку, накрыла ее с головой, заставив заныть сердце. Матушка крепко обняла его и поцеловала. Посмотрела в глаза, сказала твердо, будто сама была целителем:

– С ней все будет хорошо, Пиппо, обещаю!

И он поверил. Поглядывал наверх, на дверь комнаты, но уже без растерянности, граничащей с испугом. Пип Селескин сильно любил своих девочек, хоть и стеснялся признаться в этом.

Приведенный Весем целитель оказался молодым и симпатичным выпускником Вишенрогской высшей целительской школы.

– Не нашел никого свободнее, – пояснил мальчишка в ответ на укоризненный взгляд спустившейся Ровенны. – Остальные на вызовах!

– Очень рад знакомству, – целитель, подойдя к Бруни, взял ее испачканные в муке руки в свои и поцеловал, не боясь измазаться. – Меня зовут Син Сансек, практикую со второго курса. Могу показать верительную грамоту и патент на практику. Это я к тому говорю, – обаятельно улыбнулся он, – чтобы вы не боялись меня, прекрасная хозяйка заведения!

– Это он к тому, – пробурчала из-за его спины Ровенна, – чтобы вы накормили его за свой счет, прекрасная хозяйка!

Улыбка целителя потускнела.

– Вы меня раскусили, почтенная матрона! – он обернулся к старшей Гретель, оглядел ее с ног до головы и глубокомысленно добавил: – Природа наградила вас редким даром – говорить правду и не поддаваться заболеваниям. Я прав, уважаемая?

– Ванилла наверху, – вмешалась Бруни, пряча руки за спину. – Ей неожиданно стало нехорошо. Ровен, проводи гостя!

С сожалением покосившись на плиту, полную еды, целитель отправился за служанкой. Однако вскоре вернулся вместе с пациенткой. Бледность на лице той сменилась ярким румянцем, а глаза горели, как у кошки, тонущей в валериановой нирване.

– Ну что? – спросили одновременно и Пип, и Бруни.

Целитель Сансек лукаво улыбнулся, получил из рук Ровенны причитающиеся монеты и отбыл, не сказав ни слова. Зато Ванилла защебетала без остановки, натягивая ботинки и плащ:

– Все-хорошо-папа-я-беременна! Мне-надо-срочно-во-дворец-сообщить-эту-радостную-новость-супругу!

И она выскочила из кухни с такой скоростью, будто за ней гнался рой новорожденных троллей.

– Э? Чего? – изумился Пип и сел мимо табурета.

– Пресвятые тапочки! – ахнула Бруни.

– Ох уж эти ступки-пестики, – проворчала Ровенна, бросившись к повару и пытаясь поднять того с пола.

– Хоу! – засмеялся Весь. – Мастер Пип, ты скоро станешь дедом!

– Давай, лети за ней стрелой, клыкастый, – отдуваясь, приказала Ровенна, – а ну как ей опять плохо по дороге станет? Сдашь с рук на руки господину королевскому шуту!

Вдвоем с Бруни они подтянули Пипа на табурет. Матушка подала ему стакан воды, предварительно осушив его до половины. Вот уж это была новость так новость!

В кухню заглянули Виеленна с Питером и были тут же огорошены приятным известием.

– Малявки – это хорошо и правильно! – покосившись на младшую Гретель, прогудел Питер. И добавил, почесав в затылке: – И весело!

– Да уж, – поморщилась Ровенна.

Бруни подошла к окну и выглянула на площадь. На улице сонно падал снег. Черепичные крыши квартала поблекли под снежным слоем, поверхность воды в колодцах сковал ледок, вазоны, подаренные мастером Висту, надели белые колпаки и казались седобородыми гномами, задремавшими на посту у дверей.

Не спало лишь сердце хозяйки трактира…

* * *

Томазо, крякнув, положил на стол длинный пергамент, который тут же сполз на пол. Подхватив его за кончик, Матушка положила упрямый документ на колени и принялась изучать его. Самым дорогим оказалось возведение фасада, оно стоило примерно столько же, сколько работы по слому внутренних перегородок и переоборудование этажей под залы нового заведения.

Быстро пробегая глазами по строкам сметы и прикидывая, как удешевить работы, Бруни понимала, что не потянет такие расходы. Слишком много пришлось бы брать у ростовщика, а жить в долг она терпеть не могла.

Она покачала головой, жалея старый дом, в котором стала свидетельницей чуда, и решительно выложила на стол кошель с деньгами.

– Это за смету, Томазо. Но, как бы мне ни хотелось вернуть это здание к жизни, получается слишком дорого!

Глава Гильдии каменщиков кивнул, соглашаясь. Подтянул к себе смету, резким движением зачеркнул сумму и приписал ниже другую, составлявшую половину первой. Вновь подвинул пергамент Матушке.

– А так?

Она удивленно посмотрела на него.

– Не понимаю…

– Я тут подумал… – Пелеван, запнувшись, почесал бороду огромной пятерней и поправился: – Мы тут подумали с Алисией и решили войти в долю с тобой, Брунгильда. Пополам расходы – пополам доходы! Мы тебя давно знаем, дело ты держишь крепко и еда у тебя – объедение! Да и годков тебе мало еще, а значит, дай срок, развернешься! Короче, мы на тебя поставили, как на яхту в Ежегодной Королевской Регате. А дом тот мне и самому глянулся!

Матушка, хоть и изумилась предложению Томазо, вида не показала.

– Две трети доходов – мои, – твердо поправила она. – Мне и налоги платить в казну, и наемным работникам – жалованье. И здание содержать. Думайте, мастер, советуйтесь с супругой. При другом раскладе мне не стоит и ввязываться!

Глава Гильдии каменщиков неожиданно расхохотался.

– Обожаю свою жену! – качая головой, сказал он сквозь смех. – Она предупреждала, что тебе весло в пасть не суй – перекусишь!

Бруни задумалась, считать ли это похвалой или укором.

– По рукам, – отсмеявшись, посерьезнел Пелеван. – Предлагаю сходить к стряпчему и оформить сделку честь по чести!

И тут Матушка растерялась. Она так тщательно все распланировала! Уже видела, как наяву, залы нового трактира: второй этаж для долгих трапез, кабинеты, отделанные зеленым и коричневым бархатом, кожаные тяжелые кресла; первый этаж под кондитерскую, с пирожными, разложенными разноцветными грудами на прилавках, с отделкой светлых, теплых оттенков и с обязательным детским смехом… И на стенах – картины мастера Висту, а для второго этажа – его «Осенняя фея», возлежащая над камином главного зала. А сейчас вдруг осознала, что еще даже не разговаривала с хозяином дома о продаже!

Пелеван смотрел на девушку, с трудом скрывая улыбку. В это мгновение она стала очень похожа на мать: та же складочка между бровями, сурово сжатые губы, тот же упрямый взмах головой, чтобы откинуть локон со лба. Когда-то Томазо душу продал бы Аркаешу за прикосновение к волосам Хлои! Но время исцелило боль, оставив толику грусти и негаснущий свет памяти, и вот он разглядывает ее дочь, размышляя о мудрости жизни.