Ты его не знаешь - Мишель Ричмонд

— Откуда вам знать, — возразила я.

— Наверняка я, конечно, не знаю, но всегда буду гадать. А больше я ничем не мог ему помочь, разве что уберечь его имя от газетной шумихи.

Именно этого я и не сумела сделать для Лилы. Но Фрэнк-то — каков фрукт! Шесть лет молчал. Если бы все открылось еще тогда, мы на шесть лет раньше перестали бы мучиться неизвестностью, на целых шесть лет раньше могло бы закончиться добровольное изгнание Мак-Коннела. А с другой стороны, жаль его. И понять его мне несложно: он потерял брата, я — сестру. А ему легче, чем кому бы то ни было, представить, что произошло со мной…

И вдруг оказалось, что Фрэнк сидит совсем близко и крепко обнимает меня, приговаривая:

— Знаю, детка, знаю… Мне очень жаль.

Сюрреализм какой-то — я в объятиях этого человека, в этом месте, тайна гибели Лилы раскрыта. И почему у него рубашка мокрая?.. Только тут я сообразила, почему он меня обнимает. Я рыдала и не могла остановиться.

Мне вспомнилось последнее в Лилиной жизни утро: как она заметила сломанную ветку на крыльце и как мы оставили ее там валяться. Вспомнилась ночь, когда мы лежали в траве на заднем дворе, высматривая созвездие Лиры, а Лила рассказывала мне про Орфея, который не сумел вернуть жену из царства мертвых. Я думала о том, какой она была — моя прекрасная, гениальная, скрытная сестра — и какой могла бы стать. Думала о родителях — обоим удалось наладить жизнь с одной дочерью вместо двух. За эти годы я так мало смогла им дать. Ничего, зато теперь я могу дать им правду.

В комнате успело потемнеть, наверху включили воду, и старые трубы заурчали. Наконец Фрэнк выпустил меня. Мы отодвинулись друг от друга. После такой внезапной близости в воздухе повисло чувство неловкости. Мне хотелось что-то сказать ему, но в голову ничего не шло. Первым молчание нарушил Фрэнк:

— С тех пор как Уилл умер, я все надеялся, что однажды его музыка вернется. Какой-нибудь диджей на радио поставит старую запись, или кто-нибудь из журналистов напишет про него в журнале, и люди вспомнят и снова станут слушать его песни. Хочется, чтобы о нем помнили как о Билли Будро, который писал классную музыку.

— Вы должны это послушать, — сказала я. — Очень красивая песня.

Фрэнк подошел к магнитофону, включил его, и зазвучал хрипловатый голос Билли Будро.

В безлюдном лесу на коленях стою,

Смотрю на тебя и не верю.

Что натворил я, голубка моя,

Ах, что натворил я…

Песня кончилась. Фрэнк и не подумал отвернуться. Так и стоял у магнитофона, положив руку на камин и глядя в одну точку, а по щекам текли беззвучные слезы.

Торп увидел мое отражение в оконном стекле и вскочил, повернулся. Комнату освещал только монитор компьютера. В его тусклом свете Торп казался бледным и нездоровым.

— Ты как сюда?..

— Я стучала, а вы не слышали. Входная дверь была не заперта, вот я и…

Изумление на его лице сменилось надеждой.

— Я закажу для тебя ключ. Можешь приходить когда вздумается. Знать, что ты можешь появиться в любой момент, — какой прекрасный стимул! Буду сидеть за столом, глубокой ночью…

— Давно хотела спросить: а почему, собственно, вы работаете глубокой ночью?

— Мысли яснее.

— Понятно.

— Так я что говорю… буду сидеть здесь, в кабинете, силясь родить очередную фразу, и вдруг услышу, как ты поворачиваешь ключ в замке. Я не встану из-за стола, а тебе даже не нужно заходить здороваться. Но я буду слышать, как ты ходишь внизу, готовишь себе какой-нибудь перекусон, снимаешь с полки книгу. Я вернусь к работе и буду воображать, что ты — мой читатель. Каждое слово, что появится на странице, будет обращено к тебе. Давным-давно один словесник говорил мне: помни о публике! А я никак не мог понять, что он имеет в виду. Как узнать, кто твоя публика?

— В любом случае — не я.

— Что?

— Ваша публика.

— Ты могла бы стать ею.

— Я предпочитаю беллетристику, помните?

— Тебе повезло! На подходе мой новый роман. Кто знает, может, тебе понравится. — Торп кивнул на стул возле стола: — Присаживайся.

Я подозрительно оглядела табуретообразное детище эргономики.

— Похоже, эта штуковина не очень-то удобна.

— Рекомендация моей инструкторши. Прежде чем настроить мысли, настрой тело — из этой оперы.

Я осталась стоять, разглядывая стол, заваленный бумагами и записками. Возле клавиатуры лежал карандашный набросок — рисунок моего прежнего дома. На окне второго этажа висела кормушка в виде викторианского домика.

— Послушай, — заговорил Торп, — что мне сделать, чтобы загладить свою вину? Какими словами вымолить прощение, чтобы мы снова стали друзьями?

От него несло как от пепельницы. Бедолага. Я знала, какие усилия он прилагал, чтобы расстаться с вредной привычкой. А если бы мне врачи велели отказаться от кофе? Да ни за что на свете!

— Вы ошиблись насчет Билли Будро, — сказала я.

Торп вздернул бровь. Сегодня он выглядел каким-то заросшим — щетина на щеках, на макушке, даже брови взъерошены. И погрузневшим с последней нашей встречи.

Его губы тронула усмешка.

— Это как?

— Он мог бы стать замечательным героем книги.

— Ты с ним встречалась? — с легким удивлением спросил Торп.

— Встречалась.

Я не стала объяснять, что с тех пор минуло больше двадцати лет. И что Билли уже давно покончил с собой. Я вообще ничего не собиралась ему объяснять. Я разглядела название его новой книги: «Музыка и безумие. Неавторизованная биография Билли Будро». К Торпу я ехала с твердым намерением обвинить его во лжи, хотя сама еще толком не знала, что скажу. Но теперь до меня дошло, что мною двигало. Я здесь для того, чтобы доказать самой себе: на этот раз — победа за мной. Он ничего от меня не узнает — ни кто убил Лилу, ни почему. Преподнести ему на блюдечке такую информацию? Не заслужил. Прочтет как все остальные. Я знаю, кто сумеет распорядиться этой историей лучше прочих.

— Непременно следовало включить его в книгу, — сказала я. — И Стива Стрэчмена тоже. И дворника, Джеймса Уилера. И Дона Кэрролла. Всех.

— Отвлекающий маневр, — отозвался Торп и снова усмехнулся, выжидающе глядя на меня. — Отвлекающий маневр, верно?

— Может, и так, но каждому из них, если приглядеться, стоило посвятить по главе. Мне сегодня пришло на память то, что вы как-то раз сказали, когда мы в институте проходили «Брайтонский леденец».

— Гм-м?

— Мы обсуждали Пинки, золотые короны на красных креслах у него в гостинице. Кто-то поднял руку и спросил: «Зачем Грэм Грин тратит столько времени на Пинки, он же второстепенный герой?» А вы ответили: чтобы написать по-настоящему хорошую книгу, мало развивать образы главных героев. Следует хорошенько прописать и второстепенные. Когда читатель закроет книгу, в его памяти должны остаться не только главный положительный герой и главный отрицательный герой. Читатель должен запомнить каждого, кто хоть раз появился на страницах.