Мать Сумерек - Анастасия Машевская

Агравейн выглядел одуревшим.

Больше всего он ожидал, что после отказа отца от королевского титула, вся часть забот, которую в годы их соправления вел Удгар, свалится на его плечи. Но нет: оставшись на посту первого советника, Удгар по-прежнему вел некоторые дела сам, лишь, как теперь ему полагалось, советуясь с королевской четой или осведомляя их. Вводить в такое дело, как правление следовало постепенно. И к тому же, говорил Старый король, как Удгара звали в народе по-прежнему, он прекрасно осознавал, какое необычное время сейчас переживает король-сын.

Агравейн, обрадовавшись наличию времени, таскался за Шиадой всюду, как щенок. Ему постоянно нужно было ловить её глазами, находить, слышать голос, и как минимум раз в полчаса хотя бы брать за руку. Степень его недоверия реальности граничила с паранойей, а опасения, что Шиада вот прямо сейчас, пока он не видит её, снимает покров с Завесы междумирья и устремляется к Артмаэлю, всерьез делали Агравейна похожим на душевнобольного.

Поэтому, изводясь, он нередко срывался с заседаний совета и кидался искать королеву по всему дворцу. Чаще всего Шиада, спокойная и немного изумленная поведением супруга, обнаруживалась в дворцовом саду Аэлантиса. Увидев жрицу, где и всегда, Агравейн с шумом переводил дух, рывком поднимал Шиаду со скамьи или подтягивал к себе, если та прогуливалась, впивался в рот поцелуем и, отстранившись, долго разглядывал.

В конце концов, Удгар понял, что дальше продолжаться не может, и делегировал часть обязанностей невестке. Так, теперь во время совета Шиада была вынуждена присутствовать по левую руку от короля, и он больше не сходил с ума от неизвестности. К этому Удгар разумно заметил, что все прочие «высшие жрицы» Архона отныне не могут так именоваться, раз уж мать династии теперь не кто-нибудь, а Вторая среди жриц. Посему Архону явно грозила серьезная религиозная реформа, как минимум на одно поколение, и заниматься ею предстоит Шиаде. Та, однако, восприняла замысел свекра без энтузиазма: не стоит менять тысячелетний уклад. Исполнять обязанности главы храма она все равно не сможет, будучи королевой, так что лучше оставить все, как есть, доверив ежедневное служение людям, которые и раньше с ним блестяще справлялись. Другое дело, что все религиозные дела отныне могли быть переданы под её, Шиады, руку, замечала жрица.

Удгар был рад, но теперь не имел полноценной власти, чтобы настаивать. Поэтому всячески убеждал сына, на которого по-прежнему имел серьезное влияние, и в итоге выходило, как он хотел.

Агравейн, впрочем, счастливее не становился от осознания, что в моменты, когда Шиада не рядом с ним, она теперь пропадает в храмах, над которыми сделалась своего рода наставницей, или ведет разговоры с казначеями и зодчими, размышляя, где реставрировать старые, возводить новые. Поэтому, дабы окончательно отпечатать свое владычество над жрицей, ночами Агравейн не стеснялся — и не скупился.

У Шиады нередко оставались синяки от его хватки, болели губы, жгло ноги. Стоны удовольствия от отдачи и рычание — от восторга обладания, нет-нет перемежались самыми настоящими воплями от боли. Так тоже продолжаться не могло, и Шиада попробовала поговорить.

Агравейн, выслушивая, сидел на полу, у ног Шиады, расположившейся на кровати, понурив голову. Громадина, он скукоживался от её недовольства: ведь, право, он женился не для того, чтобы мучить её. Даже если очень хотел обидеть за ошибки прошлого, которые она, впрочем, никогда не признавала таковыми, он не имел права быть грубым сверх того, что доставляло удовольствие им обоим.

Агравейн кивал, говорил, что понимает и старается, как может, быть ласковым. Но одна только мысль о Шиаде с Артмаэлем — с кем угодно! — приводила его в такое бешенство, от какого спасение только подраться, напиться или — вот так вот.

— Я вышла за тебя не для того, чтобы быть заменой выпивке, Агравейн! — Шиада злилась, и Агравейн, видя её непривычно сердитое лицо, опускал голову еще ниже, принимался целовать стопы, икры, обещая быть нежным.

Он действительно с того разговора стал сдержаннее, пытаясь управиться с собой. Но опасения брали свое, и он выговаривал Шиаде: неужели это продольный шрам в лице теперь так отталкивает её, что жрица позволяет себе даже допускать мысль о соитии с кем-то еще.

Шиада вздыхала с вопиющим для себя терпением и говорила, что постепенно Агравейн успокоится и привыкнет, что она всегда рядом. Просто нужно время.

Молодой король соглашался, не замечая, что, говоря о времени, терпении и добродетелях, жрица больше говорит о себе, чем о нем.

Ей тоже нужно время. Много-много времени, чтобы перестать вздрагивать, когда видит мужа за ужином с огромной обглоданной костью в руках или когда смотрит, как он голыми руками гнет железные прутья после упражнений верхом. Ей надо невиданно много времени, чтобы справится со страхом просто заходить с ним в одну спальню, потому что никогда не знаешь, в который из раз под натиском его пальцев у неё хрустнут кости.

И еще больше времени ей нужно, чтобы перестать просыпаться ночами, когда все часы Нанданы напролет ей снился Артмаэль.

* * *

Оно и не удивительно, думала жрица. Приближалось осеннее равноденствие, и это означало, что, хочет она или нет, но скоро ей предстоит вернуться на Ангорат. Начинался срок увядания Солнца, Достойного Сына Праматери. Наступал уготованной в году срок Матери Сумерек, который продлится вплоть до восхождения в небесах Заклинателя, что носит на своем теле Змей.

Стало быть — Шиада готовила Агравейна к этому, как могла — весь священный для себя срок пробудет вдали от Архона.

Агравейн знал и готовился. Подобные расставания были одним из условий Неллы Сирин, и сейчас, когда они настигли, выполнять договоренность не было ни малейшего желания. А уж если вспомнить о требовании самой Шиады…

Единственный путь, который видел Агравейн, заключался в отъезде вместе с Шиадой и регулярными встречами с ней на священном острове, что само по себе было непосильной задачей, учитывая длину пути.

Удгар затею тоже не одобрял и предлагал сыну другой вариант, который, кстати, Агравейну нравился больше: Шиада должна понести до отъезда. Тогда ребенок наверняка будет его. И дай Праматерь, чтобы это был мальчик.

* * *

Пока Таммуз на юге Адани руководил восстановительными работами в Красной Башне, налаживал снабжение и издали контролировал, как озлобленные неудачей знатные командиры от жажды наживы гоняют в приграничье саддарские племена — явно, на взгляд Таммуза, нарываясь на неприятности — Гор, как и обещал, вел ласбарнцев в Орс.

Всем вопреки, ласбарнцы следовали за ним добровольно. Всегда ведь есть те, кто точно знает замысел полководца, и в этот раз тоже без них не обошлось. Хртах умело вел ласбарнцев вперед добрые полгода и довел до первой значимой вершины — заручился поддержкой саддар, обложив Красную Башню. Пока его подчиненные должны были держать осаду, Хртах должен был в Ласбарне набрать еще новичков. Самых перспективных было решено сразу отрядить к наставникам отборных частей, а остальных — об этом походные командиры тоже знали — пустить жертвой Кровавой Матери Сумерек. Битва у Красной Башни была идеальным маневром, чтобы занять Салинов какими-нибудь делами подальше от Орса, то есть на юге, и стравить их с саддарами, и чтобы убедить орсовского царя, будто аданийцы и ласбарнцы погрязли во взаимной вражде, а, значит, Орс именно сейчас волен делать, что вздумается.