Люди против нелюди - Николай Михайлович Коняев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разумеется, не о том хлопотал больной, истощенный голодухой Леонид Николаевич, чтобы Урицкий засадил в тюрьму своего дружка Володарского… Нет, он объяснял, что все это дело — чистой воды провокация, и объяснял это нам, живущим, когда новые урицкие и Володарские готовят для России новую гражданскую войну, когда снова (словно бы про нас сказанные в восемнадцатом году слова Алексея Ремизова): «Зашаталась русская земля — смутен час. Госпожа Великая Россия, это кровью твоей заалели белые поля твои — темное пробирается, тайком ползет по лесам, по зарослям горе злокручинное…»
Леонида Николаевича расстреляли в страшную ночь на 2 сентября 1918 года, а 23 декабря было составлено и постановление о расстреле:
«Леонид Николаевич Бобров арестован был по делу «Каморры народной расправы». Обвинение было доказано и Боброва по постановлению ЧК от 2 сентября с. г. — расстрелять, на основании чего настоящее дело прекратить»[95].
Вот так, просто и без затей…
9
Уже на первых допросах выяснилось, что сценарий Моисея Соломоновича блистательно проваливается.
Точно так же, как Л. Н. Бобров, показывал на допросе и полковник И. Н. Анненков:
«Бобров известен только как работник по службе в обществе дачных недвижимостей…
Соколов известен довольно давно, как умный человек, деятельный в смысле политической жизни…
С Ревенко я познакомился в Обществе попечительства о беженцах…
Что касается «Каморры народной расправы», то я о ней услышал только в камере…»
Конечно, неважно было, где человек услышал про «Каморру», если сама идея организации родилась в кабинете Моисея Соломоновича Урицкого, но беда заключалась в другом: до сих пор главное действующее лицо — бывший товарищ председателя «Союза русского народа» Виктор Павлович Соколов — отсутствовало. И никто из подследственных не желал указать, где его можно найти.
«Что касается брата моего, Виктора Павловича… — сообщил Н. П. Соколов на допросе 25 мая, — то могу сказать, что по совету врача он должен был уехать в Царское Село и уехал он туда или в день обыска, или днем раньше. По своим политическим убеждениям он, кажется, монархист, кроме того, состоял членом «Союза русского народа», но старается ли он в настоящее время проводить в жизнь свои идеи — этого я сказать не могу…»
Конечно, следователь Владислав Александрович Байковский не был испорчен ни образованием, ни воспитанием. Уроженец гмины Пруска Ломжинской губернии, он успел закончить лишь четыре класса, а затем увлекся бандитизмом и уже в 1917 году командовал группой удельнинских боевиков, совмещая эту деятельность с занятиями делопроизводством в Удельнинском районном комиссариате милиции… Однако и он, неиспорченный культурой чекист, не мог не уловить открытой издевки в словах Николая Павловича.
К сожалению, материалы дела не позволяют судить о всем спектре методов физического воздействия, к которым прибегал товарищ Байковский на допросах, но о пытках, так сказать, морального плана можно говорить, опираясь на документы.
Например, был у Владислава Александровича — уж не знаю, сам ли он до него додумался или Моисей Соломонович подсказал, — излюбленный прием… Взяв с подследственного подписку о невыезде, он отправлял его в камеру и, конечно же, забывал о нем на долгие недели, а то и месяцы…
Заключенный же, уже настроившийся идти домой, собравший вещи, разумеется, волновался. Начиналось нервное расстройство. На многих подследственных этот прием действовал безотказно.
«Вот уже две недели, как вы сказали, что отпустите меня отсюда через два-три дня, а я все мучусь и не знаю, в чем виноват… Очень прошу: возьмите меня отсюда, силы больше моей нету, от нервов и раны уже ходить не могу. Ну и чего я сделал, что меня вы так мучите и пытаете?.. Возьмите меня отсюда, силы боле нет жить…»
Солдат Мусин, который писал это прошение, просидел в тюрьме больше двух месяцев, и наверное, если бы только знал, где находится Виктор Павлович Соколов, то рассказал бы все — так умело довел его до этого состояния Байковский.
Мусин, конечно, не герой, но все-таки служил в армии, воевал, повидал в жизни многое, и коли и он раскис, то в самом деле нужно признать, что методы Байковского давали неплохие результаты. Мы еще будем рассказывать об удивительной истории Льва Александровича Балицкого, вдруг заговорившего в тюремной камере на позабытом украинском языке… Пока же верйемся к Николаю Павловичу Соколову, которому тоже пришлось поплатиться за свою язвительность.
«Я арестован 21 мая и был Вами допрошен 25 мая, причем Вы на допросе сказали мне, что мне не предъявлено обвинений… и что, по всей вероятности, после Вашего доклада Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии меня освободят. С тех пор прошло две с половиной недели. Допрошенные одновременно со мной Гроссман и Анненков, по-видимому, освобождены — мое же дело остановилось. Поэтому прошу Вас, если Вы нуждаетесь в дополнительных сведениях от меня — допросить меня. Надеюсь, что после вторичного допроса меня освободят, причем я всегда готов дать подписку о невыезде из Петрограда и явке на допрос по первому требованию».
В дополнительных сведениях Байковский нуждался и внял просьбе Николая Павловича, вызвал его на допрос. Но — увы! — от предложения сотрудничать с ЧК в аресте своего брата Соколов снова отказался и, хотя уже и без прежней язвительности, продолжал твердить, что не знает, где брат. Поэтому и был водворен назад в камеру сочинять новые — «Я арестован четыре недели назад… и не имею никаких известий, в каком положении мое дело…» — прошения и постепенно доходить до нужной чекистам кондиции сговорчивости…
Однако метод Байковского при всей его действенности страдал и существенным недостатком — результаты он давал спустя недели, а то и месяцы. Но ни месяца, ни недель в запасе у Моисея Соломоновича не было…
В циркулярном письме «Всемирного Израильского Союза», как мы помним, неоднократно подчеркивалось, что в исполнении плана необходимо постоянно соблюдать осторожность. И хотя Урицкий и Володарский исполняли все директивы, про осторожность они позабыли, и потому положение их становилось шатким.
Процесс «Каморры», быть может, многое бы исправил, но для этого нужно было основательно подготовиться. А Моисей Соломонович торопился, нервничал. Да и как было не нервничать, если уже и сами фигуранты будущего процесса начали открыто говорить о провокации.
На допросе 27 мая Лука Тимофеевич Злотников прямо
