13 дверей, за каждой волки - Лора Руби

– Что?

Мама подняла ладонь над головой.

– Большая девочка.

– Мне восемнадцать, – заметила Фрэнки.

– Восемнадцать, – повторила мама. – Мне было шестнадцать.

Сжимая сигареты, Тони выпалила:

– Папа сказал, что ты умерла.

Марион втянула воздух сквозь зубы.

– Тони!

– Это потому, что ты взяла пистолет? – спросила Тони. – Поэтому он поместил тебя сюда?

– Тони!

– Пистолет? – повторила мама.

– Тони!

– Пистолет. Ты хотела застрелиться.

– Хватит, Антонина! – осадила тетя Марион.

Но мама не проявила никакой реакции на их слова – по крайней мере Фрэнки ничего не заметила. Фрэнки не знала, что сказать, не знала, что делать. Что делать, если все много лет тебе лгали? Что делать, если твоя мама вернулась из мертвых, но только частично? Что делать, если история, которую ты рассказывала себе о самой себе, оказалась ложью? Если твое сердце разбивалось так много раз и так быстро, что кажется, будто его пережеванные кусочки блуждают по всему телу и секут его?

Я сама чувствовала себя, как пережеванный кусок. Где я видела Катерину раньше?

– Это он взял пистолет, – чуть погодя сказала мама Фрэнки.

– Что?

– Он очень сильно меня огорчил. Он любил другую. Адель? Аделину?

– Аду? – подсказала Фрэнки.

Ее мама кивнула.

– Да, ее. Он сказал, что застрелится, если она не будет с ним. Я пыталась отобрать пистолет. Пистолет выстрелил.

Тетя Марион подтянула выше по руке ручку огромной сумки.

– Теперь ты знаешь, что это неправда, Катерина.

Мама Фрэнки пожала плечами, словно это в самом деле не имело значения. Наклонившись, почесала грязные пальцы босых ног.

Это в обувной лавке Сесто были сшиты мои модные туфли. Теперь я ясно вспомнила их: Гаспара и Катерину, ее крошечную ножку на его бедре. Оба такие юные и красивые, что и не узнать.

– Помнишь Исту? – спросила мама Фрэнки.

– Кто такая Иста?

– Это ее имя. Означает «с Востока»[26]. Я тоже приехала с Востока. Поначалу я была счастлива. Но в основном нет.

– Ты имеешь в виду Сицилию? – спросила Фрэнки.

– Моя мама умерла. Отец сказал, что мне нужно плыть за океан, чтобы найти себе мужа.

Уголок ее рта дернулся вверх, словно какой-то маленькой и глубокой части ее души эта мысль казалась забавной.

– Вито тоже сейчас за океаном, – заявила Тони. – Но он скоро вернется.

– Вито?

– Мой брат. Наш брат.

– Твой сын, – сказала тетя Марион.

– О… Он большой?

– Да, больше меня, – ответила Тони.

– Антонина. – Мама Фрэнки пробовала ее имя на языке, слог за слогом: «Ан-то-ни-на». – Тоже малышка.

– Да, она была малышкой, – согласилась тетя Марион. – Чудесной малышкой.

– Я больше не малышка, – сказала Тони.

– Иста была моей малышкой. Вы ее не видели? – Мама Фрэнки сложила руки колыбелькой и покачала ими. – Такая крошечная.

Фрэнки, Тони и тетя Марион смотрели, как она качает пустые руки, и на их лицах появлялись жалость, неловкость и печаль. Я тоже смотрела на нее и, глядя, обнаружила, что повторяю то же движение – покачиваю невидимого ребенка в своих «неруках». Это выглядело так знакомо. Это ощущалось так знакомо…

Я видела это раньше. Я это делала. Я сидела в кресле, безвольно склонив голову, и покачивала пустыми руками в месте, похожем на это.

В месте, похожем на это.

В этом месте.

Прямо здесь.

Более чем за десять лет до Катерины.

Огни погасли и быстро вспыхнули вновь. Мои «непальцы» покалывало, они искрились. Я не пыталась это делать, но тем не менее распарывалась, испуская маленькие завитки серебристых брызг. Словно распадающаяся луна.

– Что это? – спросила тетя Марион.

– Призрачные призраки, – сказала мама Фрэнки. – Здравствуй, призрак!

Она словно дала мне разрешение, разрешение увидеть мою собственную правду, правду, которую я таила от самой себя. У меня перед глазами все поплыло, раздвоилось, показывая мне одновременно два периода, две версии меня. Я – мертвая, наблюдаю за первой за более чем десять лет встречей Фрэнки с матерью, и в то же время я – живая, смотрю на собственные пустые руки, пока в голове дурман от веронала. Вокруг меня другие девушки, другие больные, которые слышат голоса или у которых видения; впавшие в уныние, опустошенные отчаянием, избитые, со сломанными запястьями и сломанными ребрами; бедняжки, которым некуда идти; темнокожие, чья кожа или язык обрекли их на проклятие. Девушки, которые имели слишком тяжелую работу или любили Господа слишком сильно; девушки, которых застигли с зажатыми между бедер подушками; девушки, которых просто застигли: с парнями, с девушками, с младенцами, с выпивкой, с идеями, со вспыльчивостью, с планами.

Но на чем поймали меня? Я порылась в своем «немозгу» в поисках воспоминания, чего-нибудь реального и истинного. У меня не было никакого плана после того, как братья взяли Бенно, а монахини забрали Мерси, но у моих родителей был. Чарльз Кент согласился все равно жениться на мне, сделать погибшую девушку респектабельной, сделать моего отца богатым. Я по-прежнему была красива, а это достаточно ценилось. Мир научил его, что девушка – его собственность, и я принадлежала ему, он мог делать со мной что угодно. Он сказал мне, чего хочет. Я была шлюхой тому мальчишке и теперь стану шлюхой для мужчины. Он разорвал платье на моей спине, он возьмет то, чего хочет, и будет брать. Я буду носить его кольцо, а он будет носить меня, как куклу. Поэтому я ударила его кочергой: раз, другой. Он был в крови, он кричал, я это помнила. Я рассказывала Маргарите.

Но дальнейшие воспоминания исказились, как тело утопленника, распухшее и посиневшее.

Что он сделал потом.

Он поднялся на ноги. Он взял телефонную трубку. Явились четверо мужчин.

Он сказал:

– Она ворвалась в дом и напала на меня, она сумасшедшая истеричка, и я понятия не имею, кто она такая.

Мужчины завернули меня в простыню, привезли в Даннинг в вонючем дребезжащем автомобиле и держали, пока врачи не сделали мне первый укол. Моим родителям потребовалось несколько недель, чтобы отыскать меня. И к тому времени…

Как же я об этом забыла, как же я лгала себе так долго? Время сжалось, палата завертелась и расплылась по центру, как испорченная пленка в проекторе. Я потянулась к Фрэнки, словно она могла стать моим якорем, но она была живой, а я – нет, и нигде не было якоря. И вот я в переполненном коридоре с безвольными, пускающими слюни пациентами, вот я на территории Даннинга с лихорадочно ползающими мертвецами, вот я наверху винтовой лестницы, бегу вниз, вниз и вниз, стараясь вернуться на землю, как будто никогда ее не покидала. Все вокруг залито солнечным светом, и я смотрю вверх, в