Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - Глеб Сташков

Казалось бы, инцидент исчерпан. Но нет – все только начиналось.

Мария Павловна посетила госпитали, состоявшие в ведении Александры Федоровны, и собралась в Гурзуф. «Когда мы рассаживались по машинам, – вспоминает генерал Мосолов, – великая княгиня, к моему удивлению, попросила свою фрейлину мадемуазель Олив сесть во вторую машину, а мне знаком велела занять место рядом с ней – это шло вразрез с правилами дворцового этикета.

Едва мы выехали из ворот Ливадии, как она вытащила из своей сумочки телеграмму и дрожащей рукой протянула мне. Телеграмма была написана по-английски:

“Удивлена, что вы прибываете в Ливадию, не известив хозяйку этого дома. Что же касается моих госпиталей, то они в полном порядке. Александра”.

– Какая дерзость! – сказала великая княгиня, покраснев от негодования. – Как бы то ни было, вот мой ответ.

Я прочел бесконечное послание. Боже мой! Каких только слов там не было!

– Надеюсь, ваше высочество, вы еще не отослали эту телеграмму?

– Нет, – ответила она. – Но я хотела услышать ваше мнение.

Всю дорогу мы обсуждали слово за словом это послание. Я с великим облегчением вздохнул, когда великая княгиня сказала:

– Вы правы – я оставлю его без ответа. В моем возрасте будет ниже моего достоинства замечать подобное проявление бестактности со стороны женщины которую я учила, как надо вести себя в свете…

И так далее, пока мы не прибыли в Гурзуф»[356].

При следующей встрече с Николаем II тетя Михень была очень сдержанна, хотя ни слова про Ливадию не сказала. Но поступок Александры Федоровны она, конечно, без ответа не оставила. Отныне она активнейшая участница великокняжеской оппозиции. Правда, отношения с императором и императрицей такие, что Мария Павловна с сыновьями даже не пытаются их в чем-то переубедить. Они сразу устремляют мысль к дворцовому перевороту.

Впрочем, проблемы с Владимировичами – это детский лепет в сравнении с головной болью, которую причиняли царю традиционно неугомонные Михайловичи.

«Один там только и есть порядочный человек: прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья», – говорил Чичикову Собакевич. Николай Михайлович Романов дал бы фору Михаилу Семеновичу Собакевичу. Николай Николаевич у него – «слабая душонка», Николай II – «подлая душонка», Александра Федоровна – «стерва», Елизавета Федоровна – «сумасшедшая», салон Марии Павловны – «международная свора парвеню», а сама она – «представительница бошей», Кирилл Владимирович – «напыщенный дурак», Петр Николаевич – просто «дурачок». Французский посол Палеолог только «болтает ерунду», а английского посла Бьюкенена «не считаю за умного человека». Нечего и говорить, какие выражения приходились на долю генералов или министров.

Николай Михайлович всегда страдал от того, что ему не находится подходящего дела. В 1916 году он наконец-то придумал себе занятие – готовить будущую мирную конференцию. Ведь для этого нужны «люди самостоятельные, имеющие образовательный ценз в широком смысле слова, и лица смелые». Профессиональные дипломаты не подходят – «у них отсутствует божеская искра, а преобладает рутина, ослепляющая всякий проблеск вдохновения»[357]. Как ни крути, без Николая Михайловича не обойтись. Царь не спорил, хотя никакого официального поста великий князь не получил.

Вроде бы подходящий повод успокоиться и, как договаривались, заняться любимым делом – изучать историю Венского, Парижского, Берлинского и прочих конгрессов. Однако Николай Михайлович оскорблен, что не добился официального статуса. К тому же с началом войны он просто помешался на немецких шпионах. В этом отношении трудно было выделиться на общем фоне, но великому князю удалось.

Он первым начал обвинять императрицу в симпатиях к немцам. «На днях писал имп. Марии Федоровне о моих сомнениях за будущее, что надо уже теперь зорко следить за возможностью разных родственных немецких влияний, которые только увеличатся при продолжении борьбы и дойдут до максимума в последний период, пред окончанием борьбы, – гласит запись в дневнике от 17 сентября 1914 года. – Сделал целую графику, где отметил влияния: гессенские, прусские, мекленбургские, ольденбургские и т. д., причем вреднее всех я признаю гессенские на Александру Федоровну, которая в душе осталась немкой»[358].

Странно, почему великий князь забыл про баденские влияния. На самого себя. Ведь его мать – урожденная Цецилия Августа, принцесса и макграфиня Баденская. По отцовской линии он был природный русак: вел происхождение от Павла I, сына герцога Голштинского и принцессы Ангальт-Цербтской.

Августейший патриот сильно переживал и даже жаловался царю, что «дух немцев и жидов силен в нашей прессе»[359]. Вообще-то пассаж про жидов звучит несколько странно в устах записного либерала Николая Михайловича. К тому же ходили упорные слухи, что настоящим отцом Цецилии Августы был не баденский герцог Леопольд, а еврейский банкир Хабер. По крайней мере, Александра Федоровна величала Николая Михайловича внуком еврея.

Царствующая императрица и великий князь вообще не переваривали друг друга. Зато у вдовствующей императрицы Николай Михайлович пользовался особым расположением. Всю войну он забрасывает ее письмами, являясь главным источником информации. С лета 16-го великий князь беспрерывно твердит ей о пагубном влиянии Александры Федоровны. Что не удивительно – в это время о «царице-немке» говорят на каждом углу. Впрочем, первую скрипку тут играет сам Николай Михайлович. Это вообще особенность великокняжеской фронды – они сами выдумывали слухи, сами в них верили, а потом вместе со всей страной ужасались тому, что сами же и придумали.

Братья Николая Михайловича вплоть до осени 16-го сохраняли лояльность. Александр Михайлович, правда, по привычке изводит царя бесконечными претензиями. В это время Сандро командует авиацией. «Во время войны он посвятил себя развитию военной авиации и добился больших успехов», – пишет Мосолов. И тут же добавляет: «Один из наших военных министров часто рассказывал мне о том, какие невероятные трудности создавал руководству военной авиации человек, имевший доступ к царю и ни перед кем не отчитывавшийся»[360].

Главный конфликт возник по поводу самолетов «Илья Муромец», созданных знаменитым конструктором Игорем Сикорским. В начале войны их признали непригодными для военных целей. Сандро с этим согласился. Однако председатель совета акционеров Русско-балтийского вагонного завода Михаил Шидловский настоял на повторных испытаниях. Они дали хорошие результаты, и под началом Шидловского была создана эскадра воздушных кораблей, подчиненная непосредственно Ставке. «Муромцы» проявили себя с самой лучшей стороны, что, естественно, вызвало досаду у Александра Михайловича. Пришлось признать свою ошибку и терпеть эскадру, которая ему не подчинялась.