Дни между станциями - Стив Эриксон

Его не было в номере, когда они вошли. Как и в предыдущий день, они вместе уселись на постели и он держал ее руку на коленях; она закрыла глаза. Он гладил ее лицо; как и в предыдущий день, Джейсон наконец вернулся и встал над ними, глядя на нее.

– С ней все хорошо? – спросил он Мишеля, и Лорен села.

Как и в предыдущий день, Джейсон занялся своими делами, в то время как Мишель с Лорен сидели и ждали. Наконец Лорен сказала:

– Я хочу с тобой поговорить.

Джейсон хмуро уселся на стул.

– Мне нужно принять решение, ради всех нас.

Он ничего не говорил.

– Я хочу знать: это все еще правда – то, что ты сказал сегодня утром?

– Насчет чего? – сказал Джейсон.

– Насчет нас, если я останусь с тобой.

Он лишь глядел на нее, и лицо его оставалось совершенно неподвижным. Она ждала, и через секунду, за которую он ничего не произнес, он просто встал со стула и медленно вышел из комнаты.

Все, подумал Мишель, он потерял ее.

Лорен повернулась к Мишелю и сказала:

– Я должна дать ему еще один шанс.

Он ничего не сказал, но она видела неверие в его глазах. Она сама не знала, верит ли в это. Он не смог найти слов, и она попыталась объяснить.

– Разве ты не видишь, Мишель? Я не знаю – то ли он заслуживает еще одного шанса, то ли я заслуживаю еще одного шанса, то ли я просто не заслуживаю шанса с тобой. Я не знаю, что из этого правда, но мне нужно сделать так.

Ее глаза умоляли его понять, но он лишь сидел и глядел на нее с почти что упрямым потрясением.

– Все было иначе, когда мне показалось, что я снова нашла Жюля, – продолжила она. – Все было иначе, потому что каким-то образом я всегда понимала, что, бросив Жюля, нашла тебя – не знаю отчего и почему, но я всегда это знала. Когда мне показалось, что я снова нашла Жюля, каким-то образом стало можно выбрать тебя; мне кажется, отчего-то он был больше твой, чем Джейсонов, хоть ты никогда его и не видел. Но потом я снова потеряла его, и оттого моя связь с Джейсоном снова крепка, оттого я не могу ее разорвать – это общее у нас с Джейсоном, потому что Джейсон тоже бросил его, еще в самом начале. И я должна дать ему еще один шанс из-за того, что нас роднит, как бы это ни казалось безумно и нереально: утрата Жюля сделала нас с Джейсоном неразлучными.

Она ждала, когда он что-нибудь скажет. Ей хотелось, чтобы он сказал, что все в порядке, но еще сильнее ей хотелось какого-нибудь нелепого заверения, что все это отчего-то не важно. Вся чудовищность того, что она сделала, еще не дошла до нее. Она надеялась, что он не возненавидит ее, и от этого ей становилось чуть легче – потому что он не ненавидел ее, в его лице не отражалось ничего похожего на ненависть, одно лишь неверие; он встал с постели, совсем не глядя на нее;

и она внезапно поняла, что он уходит, и ее это просто поразило. Ей просто не приходило в голову, что все сказанное и сделанное могло означать, что теперь он уйдет и его с ней не будет. В ее уме ни разу не промелькнула мысль, что это последние мгновения, когда она его видит. Она потянулась к нему, когда он повернулся, чтобы уйти, и он, нагнувшись, нежно и быстро поцеловал ее.

Мишель, сказала она. Она все оглядывалась – словно он, конечно же, должен был появиться снова. Он шел по коридору, глядя прямо перед собой; его упрямое смирение снова преобразилось; он сосредоточился лишь на том, чтобы пройти мимо ванной, где Джейсон дожидался его ухода, спуститься по лестнице в фойе, мимо судьбоносного телефона, и дальше, к лагуне, где больше не хватало тумана, чтобы в нем затеряться.

С той секунды, когда он оставил ее, он с трудом сохранял самообладание. Ему было странно чувствовать себя так близко к обрыву и в то же время так бесстрастно осознавать, что с ним происходит: он не думал, что можно стать свидетелем собственного крушения. Он чувствовал, как его с одинаковой силой тащит в противоположные стороны – так сильно, что ему казалось, он треснет по центру, если не остановится и не простоит на месте достаточно долго; но он не мог остановиться. Он обнаружил, что петляет вокруг ее отеля, затем вокруг вокзала, чтобы улучить хоть один взгляд на нее; он обнаружил, что уходит так далеко, как только город позволит ему, оставляя между ними как можно больше извилистых переулков и коридоров Венеции. Он не видел ее; он не получал от нее звонков; переулков и коридоров не хватало. Любой импульс, овладевавший им в тот или иной момент, так же быстро оказывался разбит, а когда все импульсы разом пытались тащить его в одну или другую сторону, поражение было еще невыносимей.

Спустя пять или шесть дней ему стало ясно, что она не придет; ему стало ясно, что ее, возможно, вовсе нет в городе. Он не мог заставить себя зайти в отель и спросить; она могла внезапно появиться с Джексоном, осознать, что Мишель все еще ждет и умирает без нее, и потому начать страшиться или презирать его. И все же он ждал: она могла позвонить из Парижа или из Лондона, чтобы сказать ему, что передумала и возвращается к нему. Позже он перестал верить уже и в это.

У него больше не оставалось средств. Сумма, накопленная за те два года, когда он заправлял «Синим тангенсом» в Лос-Анджелесе, практически закончилась. У него было ровно восемь долларов плюс деньги на один билет на поезд вторым классом – той же дорогой, которой он приехал сюда. Все еще стараясь сохранять самообладание, он еще раз зашел в «Америкэн экспресс», еще раз издалека взглянул на ее окно в отеле, а затем сел на тот же поезд, что его привез. Он вцепился в поручни сиденья, откинул голову и уставился прямо перед собой; когда поезд тронулся, он обнаружил, что снова несется в темноту. Он знал, конечно же, на какой станции сойдет.

Он стал презирать то, что его мучило, и устал обходить тени.

Теперь он боялся, что какой-нибудь извращенный виток судьбы уведет его мимо его предназначения – после того, как она уже предоставила ему столько шансов. Поезд полз к Милану сквозь ночь, весь следующий день медленно петлял вдоль Лазурного берега – Монако, Ницца, Канны, Сен-Тропе, Марсель, Монпелье, – а во вторую ночь вдоль Пиренеев, к Тулузе. Он спал немного; когда и засыпал, он внезапно стряхивал с себя сон через час-другой, встревожась, что пропустил остановку. Но он еще не пропустил ее: ко второму рассвету в пути ему уже видно было побережье, хотя само море теперь было далеко. Биарриц, Бордо. Последний час до своей остановки Мишель простоял у окна в коридоре, щурясь и разглядывая горизонт, дабы та ни в коем случае не проскользнула мимо. Наконец поезд остановился, замаячила платформа, и он увидел облупившиеся зеленые буквы – название станции.

Он шел по городу, и ничто не отзывалось в нем, ничто не бередило воспоминаний. Высокие стены, мансарды, шпили, колокольни – ничто не казалось знакомым; улицы были ему чужды. Он был не уверен, огорчает это его или же приносит облегчение. Но у ворот города он узнал – за сухими, опустевшими причалами и примолкшими кафе – дом вдалеке, выходивший окнами туда, где раньше было море. Это было воспоминание, относившееся не к его прошлому, а скорее к его видениям на поезде в Венецию; только теперь дом был похож на черное пламя, лизавшее солнце, – почти такое же черное, как большой, почти совершенно круглый камень там, где начиналась ведущая к дому тропинка.