Княгиня - Петер Пранге

— Куда важнее другой вопрос, — вмешалась донна Олимпия, все еще изучая эскиз. — Чем вы намерены увенчать обелиски?

— Подошел бы крест, — ответил Франческо, — но я думал и о земном шаре.

— Нет, — покачала головой донна Олимпия. — Пусть будет голубь, голубь с оливковой ветвью в клюве, символ фамильного герба Памфили и одновременно символ мира. Чтобы и Рим, и весь мир не забывали, кто из пап покончил с войной, три десятилетия бушевавшей на земле Германии, как и с войной у себя в доме, никчемной войной, которую вел Урбан с Кастро.

— Аминь! — ворчливо провозгласил Иннокентий и протянул Франческо руку для прощального поцелуя. — Да будет так! Да, сын мой, фонтан сей должен возвести ты!

— Ваше святейшество, — прошептал преисполненный чувства благодарности и гордости Франческо, упав на колени перед понтификом.

Все-таки он добился своего! Иннокентий поручил ему строительство фонтана, причем без участия в конкурсе. Но что особенно радовало Борромини — главным в его проекте было на сей раз не блестящее техническое решение, а его творческое содержание, оригинальный замысел. Всё, теперь времена, когда его презрительно величали каменотесом, навеки позади. Оказывается, есть на свете радость, чистая и незамутненная!

— Вы помните нашу первую встречу с вами? — поинтересовалась у Франческо донна Олимпия, провожая его до дверей.

Хотя эту встречу отделяли десятилетия, Франческо помнил каждую прозвучавшую тогда фразу.

— Вы, донна Олимпия, поручили мне избавить стены палаццо Памфили от домового грибка.

— В самом деле, — кивнула Олимпия. — Подобно тому, как мы в свое время избавили государство от губительных наростов Барберини. Но я сказала вам одну вещь, которую вы, я уверена, и сейчас помните.

Едва заметно улыбнувшись, она посмотрела ему в лицо.

— Я тогда сказала: «Микеланджело тоже начинал не с купола собора Святого Петра. Кто знает, может, придет день, когда Памфили сочтут за честь, что когда-то они стали вашими первыми заказчиками». И, как видите, я не ошиблась.

— Мы с вами еще обсуждали покои леди Уитенхэм, вашей кузины из Англии, — добавил Франческо, когда донна Олимпия протянула ему руку для прощания.

Откашливаясь, он раздумывал, спросить ли то, о чем хотел, еще только придя сюда.

Донна Олимпия, улыбаясь, смотрела на него, и Франческо решился:

— Могу я полюбопытствовать, донна Олимпия, где в настоящий момент пребывает княгиня? До сих пор в Риме или же снова вернулась на родину?

В огромном палаццо на Виа Мерчеде царил ночной покой. Дети давно посапывали в постели, удалилась к себе и Катерина. Лоренцо, открыв окно мастерской, глядел на темную, опустевшую улицу. Казалось, весь мир погрузился в сладкий, без сновидений сон, чтобы наутро проснуться обновленным. Как часто прежде он бесцельно бродил по освещенным луной притихшим переулкам наедине со своими мыслями! Но в последние недели ничего подобного не пришло бы ему в голову. Лоренцо не мог заставить себя покинуть стены дворца, ставшего для него не столько последним прибежищем, сколько казематом. Нехотя прикрыв окно, он снова принялся расхаживать взад и вперед по мастерской, не находя себе места.

Что с ним происходит? Он не мог объяснить своего нынешнего состояния, совершенно чуждого его натуре. Тогда, сразу же после оглашения заключения, скорее его приговора, Лоренцо целыми днями бушевал, проклиная все на свете, круша все, что попадало под руку, разрывая в клочки или бросая в огонь свои проекты. А потом на него вдруг накатила апатия, подавленность, избавление от которой не пришло и по сей день. Казалось, стены дома вот-вот рухнут и раздавят его, как червяка. Эти комнаты вобрали в себя всю его жизнь и художника, и человека. Разбросанные по столам эскизы, расставленные по углам глиняные модели — все здесь служило Лоренцо напоминанием о былых великих делах. Здесь рождались самые смелые его замыслы, проекты великолепных зданий, прекрасных скульптур, здесь он потел с долотом в руках, высекая их. И здесь, в объятиях княгини, познал то, для чего Бог создал человека.

Бернини уселся на табурет и закрыл лицо руками. Почему на его долю все же выпало побыть счастливым? Чтобы сейчас еще острее ощутить свое несчастье? Теперь, вспоминая прожитую жизнь, Лоренцо понимал всю ее бессмысленность и пустоту. Куда подевались пьянившие его до одури победы, успехи Теперь они принадлежали прошлому, из которого торчали одни их косые обрубки наподобие античных колонн. Он утерял чудо действенное кольцо, надетое ему на палец богами; звезда ого померкла навсегда, слава отгремела. И навеки угасла радость полной и совершенной любви, испытанная им в ту незабвенную ночь, когда княгиня нежной рукой распахнула его сердце, недоступное для остальных женщин, а затворить его теперь никак нe удавалось. Выпадало ли кому-нибудь на этом свете большее несчастье? Мог ли человек пасть ниже? Смерть, так страшившая его в молодые годы, теперь казалась Лоренцо чуть ли не желанным избавлением от мук.

А что, если написать княгине?

Решительно вскочив, он схватил перо и бумагу и стал торопливо, строчку за строчкой выписывать пламенные признания. Раскрасневшись от охватившего его жара, Лоренцо исписывал страницу за страницей, но вдруг бушевавший в нем огонь угас, и рука, только что стремительно носившаяся по бумаге, опережая мысли, бессильно поникла. Отчего он не мел больше писать? Из боязни себя? Из стыда показаться ей на глаза в нынешнем своем состоянии и положении? Нет, все куда хуже. Они не могли, не имели права больше встречаться! Его любовь — свершившийся факт, она пережила начало, развитие и финал, уподобившись сказочному цветку, расцветавшему всего на одну ночь, чтобы уже на рассвете безвозвратно увянуть. Это было игрой в догонялки — Кларисса убегала, он силился ее догнать, оба торжествующе штурмовали гору, стремясь оказаться на ее вершине, обогнав друг друга, а потом вдруг будто из ничего перед ними разверзлась пропасть, про пасть совершеннейшего и полнейшего счастья. Он позвал ее. и они вместе бросились вниз, в эту пропасть без дна, падая все глубже и глубже…

Лоренцо тряхнул головой. Нет, моменты, подобные этому, случаются лишь раз в жизни. Новая встреча ничего, кроме горького разочарования, им не сулит. Разочарование путника, завидевшего оазис и тут же уразумевшего, что это всего лишь мираж. Лоренцо разорвал свое неоконченное послание на клочки, как и все предшествующие, написанные им за последние дни и недели.

Каменный взор был прикован к нему, Бернини ощущал его как палящее солнце на коже. Святая Тереза. Что же было в этом взоре? Вопрос? Упрек? Чувствуя, что больше не в силах выносить охватившую его боль, Лоренцо поднялся из-за письменного стола и неуверенно, колеблясь, притягиваемый этим взглядом, прошел через мастерскую. Впервые с той самой ночи он ощутил потребность снова видеть ее лицо — может быть, оно хоть ненамного умерит боль, пусть даже принадлежащую миру воспоминаний. Однако самого беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться в несовершенстве своего творения. Не отдавая себе отчета в том, почему так поступает, Бернини набросил на себя рабочий халат, схватил молоток и долото и снова принялся за камень, хотя считал скульптуру давным-давно завершенной.