Здесь, на Земле - Элис Хоффман

— Тогда не будем больше об этом.

— Вот и ладно, — Луиза берет руку дочери в свою, — договорились.

— Пока сама когда-нибудь не захочешь, — не удерживается та.

— Ты опять?..

— Ладно-ладно, давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Ты уже звонила Ричарду? — помолчав, спрашивает Луиза. — Дала ему знать, что навещала Марч?

— Да. Он весь разбит из-за ее ухода, но больше всего его волнует, что на ферме живет Гвен. Тут, надо сказать, я его прекрасно понимаю.

— Я видела ее как-то на побережье, в Глухой топи. Эту девушку, Гвен.

— Ты серьезно?

— Я принесла в тот раз продукты и теплую одежду от библиотечного комитета (среди прочего прекрасный свитер, кстати, чистая шерсть) и положила свертки на крыльцо, Алан ведь не любит, когда стучатся в дверь. И тут увидела ее.

— Где, в доме? — Сьюзи ушам своим не верит. — Да ведь он ни с кем не разговаривает!

— А вот с ней говорил.

Гвен выбирается в Глухую топь, как правило, за полдень. У Хэнка на ферме всегда дел невпроворот, а еще подработки после школы, да сдача выпускной работы на носу, так что девушка большую часть времени абсолютно одна и свободна.

Порой в Глухую топь она отправляется верхом на Таро, но обычно ведет его под уздцы, и потому ему, старику, эти путешествия не в тягость. Наступили холода, но конь все равно рад сопутствовать ей: там, у Труса во дворе, есть еще немного сладкой падалицы и растет высокая и солоноватая на вкус трава.

Когда более-менее трезв, Трус рассказывает девушке о ее семье. Как все в городе любили ее деда, Генри Мюррея. Как другой дед и бабка — мистер и миссис Куперы — были о себе весьма-весьма высокого мнения. Про них ходила шутка, что каждое утро они специальным вентилем выпускают пар тщеславия из головы, а не то б взлетели, как воздушные шары. Трус говорит и о Дженкинтауне времен его детства. Озеро Старой Оливы было таким чистым, что хоть склонись и пей, по всем проселкам рыскали лисы, а в Глухой топи гнездились голубые цапли.

Рассказал он как-то даже о дне пожара, когда погибла его жена, и почему у него сейчас такая жизнь (с этим «почему» Гвен, конечно же, в корне не согласна). Странно, но при этом он говорит о себе в третьем лице: «Алан Мюррей не зашел в горящий дом… Он стоял, стоял, стоял и не мог пошевелиться…»

— И кто же вы теперь, если не Алан Мюррей? — спросила однажды она.

— Кто-то другой, — сказал Трус так, будто это ясно словно божий день.

И этот кто-то так надирается порой, что встать не может. Однажды, девушка тому свидетель, он в беспамятстве лежал на полу и дико дрожал. В другой раз она вошла и увидела его в каком-то дюйме от горки красных угольков, вывалившихся из железной печки. Гвен знает уже, где он держит свою заначку: под досками настила у кровати.

В каждый свой приход она старается принести ему хоть какое-нибудь угощение. Обычно это хлеб и масло — любимая его еда. А еще она никогда не пробует его «лечить». В смысле, читать нотации о вреде алкоголизма. Гвен хорошо знает, каково это — когда суют свой нос в твои дела. Мать постоянно так поступает, и ни к чему хорошему это не приводит.

У Труса в доме холодно, повсюду грязно, и все же Гвен любит здесь бывать. Может, удовольствие всякий раз возникает просто из-за ухода с фермы? Забавно. Глухая топь ей кажется реальной, а вот ферма Гардиан — зыбким сном.

Телефон так и не починен, как и «тойота» матери. И ни одного письма из дома. Гвен трижды писала отцу — безрезультатно, — просила выслать ей авиабилет в оба конца, чтобы слетать домой на рождественские каникулы. Хэнку о своих планах она ничего не сказала, и это вбило клин в их отношения. Дело, конечно, вовсе не в каникулах, а в том, что как только она получит бумаги на Таро, то одолжит у Сьюзи Джастис денег и наймет фуру — перевезти коня к себе, в Калифорнию, — а обратно уже не вернется. Ей нужно выбраться отсюда — в чем она боится признаться Хэнку, — и как можно скорей.

Сегодня, когда Гвен идет в Глухую топь, погода — хуже некуда: с неба так и сыплет ледяной крупной, так что девушка решила оставить Таро на ферме. Рядом семенит Систер, и когда они наконец привходят, вся шерсть терьера в льдинках.

Трус — бревно бревном. Вчера у него как раз был очередной поход в магазин, и, вернувшись, он позволил себе больше обычного, Гвен, даже не пытаясь поднять его с пола, накрывает сверху видавшим виды одеялом. Здесь холодно, от Труса плохо пахнет, однако девушка не уходит. Она думает о жизни: той, которую вела раньше — и столь ныне далекой. Теперь Гвен ясно понимает, что за отношения у Труса с его прошлым. Скорее всего, это еще одна причина, по которой она здесь, а не дома, в Калифорнии: нет той, кем она некогда была, и пытаться опять стать тем человеком — сродни прыжку в бездонную яму.

Перед тем как уйти, Гвен вынимает кусок хлеба из пакета с продуктами (их с утра оставила Луиза Джастис) и крошит на крыльце для мышек, ради сохранности прочей еды. На столе оставляет записку: «Я приходила. Вы были в отключке. Увидимся завтра. Любящая вас племянница, Гвен».

Уже поздно, свет дня сер и тускл, пора возвращаться обратно. Идти приходится по льду и грязи, вслед семенит Систер. Стайка скворцов пугливо разлетается врассыпную. Такое ощущение, будто здесь край мира. При каждом шаге слышен хруст: то панцирь рака-отшельника, то створки мидий, то ломкие стебли рогозы. Нынешней весной Гвен исполнится шестнадцать. Она целую вечность этого ждала. Так почему ж эта весна кажется такой невозможно далекой, словно цель, по которой дано лишь томиться — и никогда не достичь?

Спокойные и тихие, девушка и терьер возвращаются на ферму. Они проскальзывают в дом через; задний вход, но, как оказалось, недостаточно быстро. На кухне — Холлис.

— Я думал, ты сбежала и больше не вернешься.

Он всегда так над ней язвит. Считает, наверное, что это жутко смешно. Ну ладно, у нее тоже есть что ему сказать.

— Не судьба, — дает ответный залп Гвен и, раз уж все равно с ним говорит, предпринимает следующий шаг. — Ну как, пришли бумаги на Таро?

Она очень старается задать этот вопрос как бы мимоходом, невзначай, но чувствует себя при этом полной дурой: раньше надо, был о, до переезда, настоять на получений прав собственности на Таро.

— Бумаги? — удивленно переспрашивает Холлис.

Его горячий чай почти бел от молока.

— Да, на коня. Помните? Он мой.

— А, верно-верно: ты не отговаривала мать сюда переехать, а я взамен обязался оформить тебе право собственности на коня.

— Именно так, — издает вздох облегчения Гвен.

— И ты… поверила?

Холлис покачивает головой, будто перед ним самая жалкая из дур, которых он когда-либо встречал.

Гвен стоит и смотрит, как он идет к раковине, неспешно моет и аккуратно ставит чашку на стеллаж.

— Мне нужен документ на Таро, — заставляет себя произнести она.