Два сына одного отца - Марина Болдова

Егор влез в тапки и пошел на кухню. Он бы, конечно, приготовил ужин, если бы… Вот этих «если бы» было множество. Целых три. Во-первых, готовить он не умел, во-вторых — не хотел. И в-главных — стар он, чтобы этому учиться.

Звонок в дверь его обрадовал. «Может быть, меня все же возьмут с собой?» — подумал чуть ли не по-собачьи. Осталось только радостно тявкнуть и вильнуть хвостом.

За дверью стоял незнакомый мужик. Вернее, не совсем незнакомый… Егор видел его фотографию! Ее показывал Кузьмин — в больнице, дав при этом прочесть показания некоего Стрельцова. Беркутов читал и не мог поверить. Долго потом лежал, пытаясь осмыслить полученную информацию. В конце концов у него выстроилась вполне логическая цепочка давних и нынешних событий. И все-таки он многого не мог понять. По-человечески не мог.

— Здравствуйте, Егор Иванович. Разрешите войти? — на Егора вопросительно смотрели его же собственные глаза.

— Проходите, — посторонился Беркутов.

Дубенко вошел в тесную прихожую, немного подумал и снял ботинки. Беркутов молча достал из калошницы гостевые шлепки.

Пропустив Дубенко в комнату, указал ему на кресло. Сам пристроился на диване.

— Чаю хотите, Иван Иванович?

Дубенко утвердительно кивнул головой. На самом деле ему было не до чая. Но поход Беркутова на кухню давал пусть маленькую, но спасительную паузу. Иван был растерян. Он был готов к тому, что Егор встретит его с неприязнью, но такого равнодушного приема не ожидал. «Может, пока не поздно, уйти?» — мелькнула трусливая мысль. «Не вздумай потоптаться перед закрытой дверью и свалить!» — предупредила его Антонина. В дверь-то он позвонил, а что теперь?

Беркутов вошел в комнату, неся поднос с чайником и двумя бокалами. Сахарницу и вазочку с конфетами достал из буфета. Дубенко осмотрелся. Примерно что-то такое он и предполагал увидеть. Мебель шестидесятых, телевизор «Каскад» на тумбочке и фикус в горшке. Мило.

— Судя по тому, что вы знаете мое имя, вы знаете и кто я.

— Да, знаю. И должность, и звание. Зачем вы пришли? — Егор решил, что время, отпущенное на реверансы, закончилось. Он этого человека не звал. И видеть его у себя не хотел.

— Я еще и ваш брат, Егор. Старший. Хотя наш отец отказался от нас обоих.

— Мои настоящие родители дали мне в этой жизни все, о чем может мечтать ребенок. Меня совсем не интересует мой биологический папаша.

— Мне повезло меньше, я вырос в детском доме. Мама умерла, когда мне было шесть, отчим — чуть позже.

— Зачем вам понадобилось разыскивать отца? Что вдруг?

— Очень долго рассказывать. Скажу только, что хотел его наказать. Найти и наказать.

— Удалось?

— Да. Я его нашел. В богадельне. Выжившего из ума и немощного. Полутруп. Вы б стали такому мстить?

— Начнем с того, что я бы никогда и никому не стал мстить. За что? За то, что бросил мою мать одну? Она поступила не лучше — оставила меня в роддоме. Зачем искать тех, кто не имеет к моей жизни никакого отношения? Я жил у родных людей. Мама, отец и сестра — вот моя семья. А кто меня сделал и на свет божий доставил, мне не интересно. Я ответил на ваш вопрос?

— Да.

— Ответьте и вы на мой. Вы зачем пришли ко мне? Знакомства ради? Никаких родственных чувств вы ко мне, естественно, не испытываете.

— Вот тут ты ошибаешься, Егор. Ты просто меня выслушай, хорошо?

Дубенко говорил спокойно, но иногда его голос прерывался. Он рассказывал о себе подробно, даже слишком. Егор думал, что вскоре ему надоест слушать Дубенко и он наберется наглости и прервет его. Но этого не произошло. Дубенко не пересказывал свои биографические данные. Он словно раскрывался перед ним. Егор каким-то шестым чувством понял, что нужно дать высказаться этому, для него все еще чужому человеку. И не перебивал. Не задавал вопросов, не переспрашивал. Просто слушал, даже не пытаясь осмысливать и делать выводы. То, что он сам знал о Дубенко, никак не подходило этому человеку. Скорее не так. Подходило один в один, но только до! Это «до», как сказал Иван, было до появления в его жизни Егора. Беркутов опешил, когда Дубенко дрогнувшим голосом назвал его «брат». И вдруг понял, что тот не врет, не рисуется, не пытается себя обелить перед ним. Дубенко действительно считает его, Егора, родным. И хочет только одного — чтобы Егор его понял. Ему это важно. Только этого ему, в его нынешней вполне счастливой жизни, не хватает. Беркутов слушал про Антонину и поражался совпадению: они почти одновременно встретили своих женщин. И оба не сразу поняли, что это — судьба. Они оба были в Чечне, оба были ранены. Когда Иван рассказывал, как неподвижно лежал в госпитале, Беркутову на минуту стало нехорошо. Он испугался. За него. Иван, заметив замешательство Егора, тут же начал с юмором рассказывать, как спорили над его кроватью по поводу операции профессор и Антонина. «Я решил все сам и вот — видишь, здоров! Женщин нужно слушать вполуха», — сказал он. И Егор был с ним согласен. Он стал отвечать на вопросы Ивана. Ему уже тоже захотелось, чтобы тот про него знал все. А Иван все спрашивал и спрашивал. О детстве, о службе и женитьбе. Они говорили о бывшей жене Егора, и у Ивана сжимались кулаки и скрипели зубы. Узнав, как она погибла, он удовлетворенно кивнул. Так, мол, и надо ей. И Романову, дураку старому, распустил девку! Теперь будет один доживать. «Хотя жалко ее, да, Егор?» — спросил он. И Егор молча кивнул. Они уже пили не чай. На столике стояла ополовиненная бутылка водки. Оказывается, Иван принес ее с собой, но побоялся выставлять сразу. Вторая бутылка нашлась в холодильнике. Наварив большую кастрюлю пельменей, они почти не прикоснулись к ним, поднимая тост за тостом. Егору все время казалось, что он забыл спросить у Ивана что-то очень важное.

— Егор, давай все ж съездим к отцу, а? Просто посмотришь на него.

— Зачем, Вань?

— Я тоже думал «зачем», когда ехал. А как увидел, понял: есть что-то такое, что означает — одна кровь. У нас с ним одна кровь, Егор. И мы ему, а не кому-то другому, обязаны жизнью. Поедем, да?

Егор молча кивнул, соглашаясь…

Ляля толкнула калитку и остановилась. «Господи, какая красота! Как же можно не верить в Создателя, когда видишь вокруг такое совершенство! Никакие человеческие руки, никакой человеческий мозг не смог бы так гармонично соединить в единое целое природу, животных и человека. А мы старательно все это разрушаем. Деревья под корень, животных — в клетки, а человек сам себя изничтожит! Мудрый небесный Отец… Он наказывает нас с терпеливостью родителя, тут же дает шанс одуматься, исправиться, а мы глухи и слепы. Снова и снова — ураганы, землетрясения, наводнения, а мы грабим то, что Он нам дал для радости, убиваем себе подобных, часто оправдываясь Его же именем. «Аллах акбар!» — и в упор расстреляны представители дипкорпуса: они — «неверные». «С нами Бог!» — и снаряды падают на арабских стариков, женщин и детей. Во имя чего? Если бы мои дети так ненавидели друг друга, я б не смогла жить. Кощунственно звучит, но мне жаль нашего небесного Отца». — Ляля аккуратно прикрыла калитку. Она добралась до дачи первой, отправив мужа на машине в деревенскую пекарню за хлебом, пешком прошлась по лесной просеке вдоль дороги. Пока еще было прохладно, но к середине дня обещали двадцать пять градусов тепла.