Сталинъюгенд - Алексей Кирпичников

Однако дело было не в потере бдительности Берией — он в принципе не мог добраться до личного обращения Рузвельта, послужившего причиной сталинских приказов в отношении детей. Переписка Вождя была недоступна никому, кроме него самого.

* * *

Отложив материалы Деканозова, Лаврентий Павлович поехал домой и вскоре сорвал гнев на поваре — кто-то же должен был ответить за то, что он ел не в радость и пил без охоты. Даже женщины ему в этот день не захотелось. Он разделся и лёг в постель. Тяжёлый хмель сделал своё дело — оберчекист заснул, но сон был неспокоен и неглубок. В его сознании соединились досада сегодняшнего дня и помутнение от алкоголя. Скорее это был даже не сон — он то проваливался куда-то в абсолютную тьму, то на мгновение приходил в себя, не осознавая в полной мере, что с ним происходит. Там, куда падал, во мрак, его мучили какие-то чудовищные кошмары.

…Сначала он вытягивался во фрунт перед пятнадцатилетним оберштурмбанфюрером СС Армандом Хаммером, одновременно почему-то оказавшимся Российским государём императором. Вместо короны на голове у новоявленного императора красовался танкистский шлем. Концы стоячего воротника серого кителя Хаммера с плетёными серебряными погонами соединял гитлеровский крест «За заслуги», а на левой груди самодержца поблёскивала звёздочка Героя Социалистического труда. В одной руке император Хаммер держал скипетр, а в другой, вместо Державы, покоилось одно из драгоценных пасхальных яиц Фаберже, которые его дядя, пользуясь «имперской» благосклонностью, десятками выволакивал на Запад. Самодержец-оберштурмбанфюрер оценивающе посмотрел на преданно застывшего обервертухая и печально сказал: «Будешь таким тупым, Лаврентий, я никогда не присвою тебе звание "фельдфюрера НКВД"».

…Потом Берия лежал на операционном столе под ножом у одетого в чёрную гестаповскую форму обергруппенфюрера Петра Бакулева, которому в качестве медбрата ассистировал его отец — советский медицинский генерал Александр Бакулев. Увидев в кюветке инструменты, Лаврентий Павлович заканючил: «Пётр Александрович, товарищ врач, не режьте меня, пожалуйста». В ответ он услышал: «Запомни, щенок! Я тебе не товарищ и не врач, а "господин обергруппенфюрер". Вскрыть тебя мне всё равно придётся — есть точная информация, что в твоем брюхе находится тайник с протоколами руководимой и направляемой тобой антисоветской организации "Четвёртая Империя". Ты их сожрал, чтобы уйти от ответственности».

Лаврентий проснулся от духоты и страшной сухости во рту. Плохо соображая, он накинул стёганный китайский халат с атласными отворотами и вышел в соседнюю комнату. Стол уже полностью прибрали, и теперь его украшала гора фруктов в хрустальной чаше и батарея бутылок с винами, коньяками и прохладительными напитками. Из серебряного ведёрка торчали щипцы, воткнутые между кубиками недавно заменённого льда.

Берия взял большой фужер и примерно наполовину заполнил его любимым «Варцихе». Поморщившись, он залпом осушил ёмкость и закусил коньяк лимоном. Кислота свела скулы, и оберчекист заел её несколькими ягодами узбекских «дамских пальчиков» цвета опавших кленовых листьев. Теперь он почувствовал, наконец, что немного пришёл в себя.

Дверь тихонько приоткрылась, и показался верный Саркисов.

— Что-нибудь ещё желаете?

— Нет… хотя, пойди сюда.

Полковник по-кошачьи преодолел путь до стола и преданно замер.

— Давай выпьем. Ты чего будешь?

— Что и вы, Лаврентий Палыч.

— Разлей, — шеф показал на бутылку коньяка.

Выпив, он надкусил сочный плод хурмы и, прожевав, распорядился:

— Иди, отдыхай. Меня разбудишь в одиннадцать.

Оставшись один, Берия почувствовал вторую волну хмеля — в паху привычно ожила похоть. Он пожалел, что не позаботился заранее о новой женщине, и уже было собрался дёрнуть подавальщицу, но потом решил, что выспаться для него сейчас важнее.

Однако в новой дрёме ему опять виделись какие-то ужасы, неоднократно заставлявшие пробуждаться в испарине. В последние несколько минут не сна даже, а кошмара, казавшегося в забытьи бесконечным, возник сам Сталин в парадном мундире из дорогой диагонали белого цвета. На голове Иосифа Виссарионовича плотно сидела, тоже белая, фуражка с большим прямоугольным козырьком, а шею закрывал алый галстук «юного ленинца», скреплённый зажимом, изображавшим пламя. Хозяин улыбался и держал в руках развёрнутый на последней странице детский журнал «Костёр» с пионерским кроссвордом.

Хитро прищурившись, Сталин посмотрел на Берию и спросил:

— Ну-ка, Лаврентий, отгадаешь 23-е по горизонтали: «Рейхсфюрер Советского Союза»?

— А… сколько букв, Иосиф?

— Тебе всё скажи. Так и дурак ответит… Ну, да ладно, так и быть, помогу: в этом слове есть буква «Ш».

— Шахурин, товарищ Сталин!

— Муд-дак ты Лаврентий… ДЖУГАШВИЛИ.

Похмелившись с утра и кое-как отделавшись от видений, Берия решил взять себя в руки и на время перестать разгадывать загадку Вождя. Ему просто не оставалось ничего другого, как наблюдать и ждать, куда же направит указующий перст «главный шаман».

* * *

— …Ну что, Феликс Петрович, так и будешь молчать?

— Лев Емельянович, сегодня уже шестой допрос, и я уже не один раз всё повторил.

— А ты считай, что каждый раз, как в первый класс. Почему мы должны тебе верить? Может, мы испытываем, не сбиваешься ли? Ведь, если сбиваешься — значит, врёшь!

— Да не вру я. Зачем мне врать? Я, что ли, не понимаю — ложь сразу обнаружится.

— Интересно, как же?

— Из рассказов других ребят.

— Да вы же сговорились.

— Когда?

— Сначала в Нескучном саду, а потом — во время встреч до ареста.

— Гражданин следователь, я подробно рассказал про наш разговор в Парке культуры, ничего не скрывал — мы не сговаривались. Просто обсуждали смерть одноклассников. А потом… когда всё стихло… мы об этом старались совсем не говорить.

— Что значит — стихло?

— Когда следователь Шейнин нас отпустил.

— …Как ты думаешь, что сейчас делает твой отец?

— …

— Чего молчишь?

— Я не знаю.

— А ты не допускаешь, что он тоже арестован?

— Мой папа — настоящий коммунист.

— В том-то и дело, что у такого отца сын обвиняется в антигосударственном преступлении!

— Узнай он обо всём ещё до ареста, наказал бы посильнее вас… за глупость, а в мои антисоветские настроения он бы не поверил, — он меня знает.

— Ишь, куда завернул. Значит, и тюрьма тебе уже — не тюрьма?

— Нет. Мне, конечно, не было бы так тяжело, как в камере, но стало бы очень стыдно.

— А сейчас не стыдно?

— Стыдно… что раньше не задумывался о том, как мы играем. Но я — за советскую власть! Я её очень люблю! Так же, как и товарища Сталина!