Брежнев. Разочарование России - Леонид Млечин

В июне 1991 года министр обороны СССР маршал Дмитрий Тимофеевич Язов в интервью одному чешскому корреспонденту сказал, что в 1968 году вторжения не было, а войска ввели с согласия властей ЧССР. Никто ни в кого не стрелял, и через несколько недель обстановка нормализовалась.

— Между нами много общего, — заметил маршал Язов, — мы славяне.

«Отклик на подобные рассуждения был в Чехословакии единодушно отрицательным, — пишет заведующий отделом Института славяноведения Российской академии наук Юрий Степанович Новопашин[4], — их расценили как обычное советское лицемерие и откровенную ложь, так как ни один законный государственный орган — ни президент, ни Национальное собрание, ни правительство — не приглашал ни советскую, ни какую-либо иную армию. Не звал в страну чужеземные войска и ЦК КПЧ, хотя и права-то такого у него не было.

Тезис о том, что никто ни в кого не стрелял, тоже выглядел очевидной неправдой. Стреляли. И танками давили. Чехи и словаки почти сразу после вторжения составили точный список жертв, которых оказалось свыше ста человек…»

Американский философ польского происхождения профессор Анджей Валицкий отмечает, что период господства подлинного тоталитаризма в Польше был недолгим. Польская народная республика была создана для строительства коммунизма, однако «она плохо справилась с этой задачей». Поляки чаще других восточноевропейских народов восставали против социалистической власти.

14 августа 1980 года на гданьской судостроительной верфи началась забастовка из-за того, что уволили раздражавших начальство Анну Валентинович и Леха Валенсу. 15 августа забастовка распространилась на другие предприятия. В ночь на 17 августа образовался межзаводской забастовочный комитет, председателем избрали электрика Леха Валенсу. Бастующие потребовали создания независимых профсоюзов.

У ворот собирались толпы, забастовщикам приносили еду, одеяла, лекарства. Приходили врачи, священники служили мессу. Вспыхнула забастовка и в Щецине. Властям пришлось вступить в переговоры с забастовавшими рабочими. Правительственные комиссии возглавили заместители председателя Совета министров. После подписания 31 августа соглашения с рабочими в Гданьске возник первый в социалистическом лагере свободный профсоюз «Солидарность».

«Солидарность» сразу превратилась в широкое социальное движение. Руководитель партии Эдвард Герек не сумел этого предотвратить. Ему этого не простили ни в Варшаве, ни в Москве. 6 сентября Герек вынужден был уйти с поста первого секретаря. Кресло занял Станислав Каня, несмотря на очевидную скромность его талантов. Именно тогда родилась сомнительная шутка: «Лучше Каня, чем Ваня». Разумнее сделать приятное Москве и терпеть слабую фигуру, чем вызвать недовольство советского старшего брата…

На события в католической Польше, где костел играет такую важную роль, сильно повлияло избрание в 1978 году Папой римским Кароля Войтылы. Появление Папы-поляка было большой неприятностью для социалистического лагеря. Он был наделен талантом влиять на аудиторию, притягивать к себе людей. Ни одному из его предшественников не удавалось столь эффектно использовать телевидение.

Без избрания кардинала Войтылы на святой престол «Солидарность» едва ли была бы возможна. Рабочие отстаивали не только право на забастовки, но и требовали транслировать по воскресеньям католическую проповедь по радио. Стало ясно, что социалистической Польша остается только внешне. К рабочим присоединились представители интеллигенции, которые видели, что «Солидарность» возвращает то, чего они были лишены: свободу выражения и действия.

— Когда мы познакомились с Валенсой в 1979 году, я был в восхищении, — рассказывал мне еще один советник «Солидарности» журналист Адам Михник. — Это был сон большевика, прекрасный сон — настоящий рабочий поднимает восстание против этого режима! Я из коммунистической семьи. Мой отец был членом ЦК распущенной Сталиным компартии Западной Украины, моя мать вступила в Польскую объединенную рабочую партию. В юности я был идеалистом, я думал, что общество можно реформировать. Меня всегда спрашивают: почему ты был такой храбрый, почему ты не боялся, когда все боялись? Если бы в юности я мог предположить, что система будет двадцать пять лет меня травить, давить, сажать в тюрьму, еще неизвестно, решился бы я на борьбу… Конец моему идеализму пришел в августе 1968 года, когда советские войска были введены в Чехословакию. Я понял, что в государстве, где у власти бандиты, реформировать нечего. Мы испытали вкус победы, когда создали «Солидарность» и заставили власти считаться с нами. Мы вышли из тьмы, избавились от чувства униженности и почувствовали себя нормальными людьми. Раньше власти с нами не разговаривали. Они называли нас агентами ЦРУ, и я тогда думал: они идиоты, да с ними просто невозможно иметь дело…

Власти пришлось подписать соглашение с руководством профсоюза, предоставив «Солидарности» официальный статус. Подписывали на глазах всей страны, под объективами телевизионных камер. Взъерошенный слесарь Лех Валенса очень контрастировал с надутой важностью партийных чиновников, которым пришлось сесть с ним за один стол.

Власть пугало то, что в профсоюз вступало все больше членов партии, которые тоже требовали демократизации. Забастовки приобретали политический характер — рабочие требовали свободы печати и честных выборов. Ясно было, что если реформы в Польше будут продолжаться, бациллы демократии распространятся на другие социалистические страны. Западные политики не сомневались, что Москва сокрушит «Солидарность». Вопрос состоял в том, когда это произойдет и с какой степенью жестокости?

«При каждой встрече с министром Громыко и послом Добрыниным, — вспоминал государственный секретарь Соединенных Штатов Александр Хейг, — я постоянно подчеркивал, что всякая надежда на прогресс в решении любого вопроса, затрагивающего наши две страны, зависит от поведения Советов в отношении Польши».

Варшава набрала иностранных займов. Предстояло вернуть двенадцать миллиардов долларов. В казне не было и половины. Импорт упал, и в стране ощущалась нехватка продовольствия. Забастовки привели к сокращению промышленного производства. Без финансовой помощи Запада полякам было не обойтись.

«Что делать или делать ли что-то вообще? — записывал в дневнике президент Соединенных Штатов Рональд Рейган. — Это первый прорыв в красном королевстве — Польша отходит от советского коммунизма. При этом ее экономика в беде. Позволить Польше потерпеть катастрофу? Я не могу представить себе, что мы станем помогать правительству деньгами, но я за то, чтобы отправить продовольствие польскому народу».

В Москве тоже готовились оказать помощь Польше — другого рода. Комиссия политбюро попросила у генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева разрешения «на случай оказания военной помощи Польской Народной Республике» привести в полную боевую готовность три танковые дивизии и одну мотострелковую. Из запаса предлагалось призвать сто тысяч военнообязанных.