Королева в придачу - Симона Вилар

У Мэри перехватило дыхание. Она и не представляла, как легко может Брэндон лгать. Стать клятвопреступником, поклясться самым святым… Но он ведь боролся за свою жизнь – не более и не менее! И Мэри стало страшно. Жизнь и душа… Сейчас спасти жизнь оказалось важнее, чем бессмертие души.

Голос Брэндона звучал уверенно:

– Не знаю, что вызвало ваш гнев, но осмелюсь напомнить, что я прибыл в Ричмонд по вашему повелению.

– И заперся наедине с моей сестрой, – прищурился Генрих. – Что же, я спрашиваю, ты такого сказал… или сделал, что, как ты говоришь, она уступила?

Мэри стояла в стороне и потрясенно слушала, как Брэндон спокойно рассказывал, как он объяснял Мэри, что её ждет, и говорил, как ему больно от ее страданий, что он мучается вместе с ней и умоляет ее подчиниться. И конечно же, она уступила, ведь они были всегда, как брат и сестра, и Мэри считается с его мнением. Получалось, что он опять предавал ее, давая понять Генриху, что она относится к нему, Чарльзу, лучше, чем он к ней – ведь он сам старался ради блага короля, а она уступила, чтобы пойти ему навстречу. Мэри непроизвольно сжала кулачки в складках пышной юбки.

Генрих по-прежнему глядел на Брэндона прищурясь.

– А нам сказали... что вы с нашей сестрой любовники. И я велю немедленно обследовать принцессу.

Мэри слабо ахнула, Брэндон же оставался спокоен. Даже как будто перевел дыхание.

– Не знаю, о чем рассказывали вашему милостивому величеству, но кто бы что ни говорил...

– Бессовестно клевещет, не так ли? Не сомневаюсь, что именно этим вы и собирались окончить. И хотели бы мы надеяться, чтобы ваши слова были правдивы.

– Мой милостивый государь...

– О, наша милость и снисхождение очень понадобятся вам, если вас признают виновным в подобной дерзости и глупости. Если же нет... Поговаривают, что после того, как вы едва не стали супругом Маргариты Австрийской, вы осмелились возомнить о себе Бог весть что, даже стали поглядывать на принцессу Мэри.

– О, милорд!..

Генрих поднял руку, велев ему умолкнуть.

– Вы готовы сейчас поклясться мне, что не касались Мэри Тюдор, не подбивали её не повиноваться нам, не строили на её счет никаких планов и не подавали ей надежд?

Брэндон не осмеливался взглянуть в сторону Мэри. В глубине души его жег стыд, но, с другой стороны, он сейчас боролся за свою жизнь и свободу. И отчаянно трусил. Ибо было в его закадычном друге Генрихе нечто, отчего страх мог запросто закрасться в душу.

– Прошу ваше величество выслушать, что я скажу.

Да он и дерзать не смел бы решиться на то, о чем говорит король. Его чувства к леди Мэри никогда не переходили границ известной учтивости... разве что он допускал некоторую фамильярность, памятуя о тех временах, когда все они были ещё детьми и росли под надзором покойного короля Генриха VII – да прибудет душа его в мире. Но он, Брэндон, ни на йоту не преступал положенной черты, и в мыслях не имел надеяться на брак... или иные близкие отношения с Мэри Тюдор. Более того, он как раз хотел испросить у своего короля позволения на помолвку с внучкой герцога Норфолка, мисс Элизабет Лизл, опекуном коей он является и на браке с которой настаивает герцог.

Мэри почувствовала, что король смотрит на неё, и не знала, заметил ли он, что она на грани истерики? Ей было мучительно видеть, как перед ней унижали любимого мужчину, как он сам унижался, малодушничал и отказывался от неё. «Самая большая любовь у человека – это любовь к жизни», – сказал ей как-то Брэндон, и это было единственное, что оправдывало его в её глазах. Но ей было стыдно за него. И больно... так больно!.. Она ведь ещё помнила вкус его поцелуев.

Генрих ударил обеими руками по подлокотникам кресла.

– Итак, вы сейчас уйдете, Чарльз Брэндон. Ибо мы не желаем вас больше видеть. Волей или неволей, вы навлекли позор на нашу семью, и лучшее, что вы сможете сделать, – это покинуть двор, покинуть нас, уехать в провинцию, обвенчаться с леди Лизл... и никогда, слышите, никогда не появляться нам на глаза!

Это была опала, королевская немилость. Но Брэндон понимал, что отделался малой кровью. Он почтительно хотел приникнуть к руке короля, но Генрих вырвал руку, указав ему на дверь. Брэндон отвесил поклон Мэри, лишь на миг взглянув на неё. Её глаза умоляли: «Значит, ты бросаешь меня!», но он, пятясь, вышел, прикрыв за собой дверь. Мэри не могла так владеть собой, как он. И провожала его глазами с такой тоской во взгляде, что выдала себя с головой.

Генрих, как разъяренный лев, кинулся к ней и стал трясти так, что у неё замоталась голова.

– Распутница! Шлюха! – шипел Генрих сквозь сцепленные зубы у самого её лица. – Я так и предполагал, это ты соблазняла его... а не он тебя. И отказаться от высшей доли... от своего долга ради этого ничтожества!.. Он сам не желает вас, миледи! А ты... Ты, принцесса Англии, для которой я устроил величайший брак, о каком только можно мечтать! Брэндон же... Ты никогда его больше не увидишь!

Мэри не могла больше сдерживаться.

– Генрих, пощади! Все, чего я хочу – это вернуться в Саффолк, жить в глуши, уехать от двора. И разве моя вина, что по рождению я так близка к трону?

– О, да! Это дало бы тебе возможность вцепиться в Брэндона, как репей, и ты быстро расставила бы перед ним ноги, залезла бы ему под гульфик... А он... Он бы наплевал на тебя тогда. Он ведь честолюбец, в отличие от Мэри Тюдор!

Генрих оттолкнул ее, грубо швырнув на ковер. Её всхлипывания только раздражали его. Он отошел к окну, резко откинул штору и долго стоял, почти загораживая собой проем, нервно сжимая и разжимая сцепленные сзади пальцы рук. Наконец заговорил, и голос его звучал властно и спокойно.

– Я решил, что больше не стану оттягивать вопрос с вашим браком, миледи.

Плач за его спиной прекратился столь резко и неожиданно, что Генрих, не вытерпев, оглянулся.

Мэри сидела на полу, и глаза её горели такой непреклонностью, что он даже опешил.

– Вы слышали, что я сказал?

Мэри подумала о своей разбитой, униженной любви, о том, как легко король отдавал её незнакомому старику, о том, как оскорблял и глумился над ней, и в ней поднялся такой протест, какого она даже не ожидала. Ей не за что было больше бороться, но она могла отомстить.

– Вы можете объявлять все что угодно, но я скажу «нет». Вам придется отправлять меня во Францию не иначе, как связанной по рукам и ногам, я же буду кричать в лицо этому старому злодею Людовику, что ненавижу его, и если он хочет продолжить свой род, ему следует приказать, чтобы меня держали – так я буду отбиваться. И когда меня поставят с ним перед алтарем, я все равно, сколько бы там не собралось народа, стану повторять – нет, нет, нет!

Глаза Генриха сузились, образовав две голубые щелочки, ноздри раздувались от гнева, он шумно дышал, как разъяренный бык.

– Тебя будут пороть. Много раз. Пока твоя кожа не повиснет клочьями.