Кровавое Крещение "огнем и мечом" - Виктор Поротников

— А, говорливый Соловей, вот так встреча! — криво усмехнулся Путята, осветив смолистым факелом распростертого у забора посадника. — Куда же ты так спешишь? Наломал дров, и в кусты, так, что ли?

— Вот кошель с гривнами, возьми! — Ходислав отстегнул от пояса кожаный мешочек с деньгами, протянув Путяте. — Токмо отпусти, не убивай!

— Щедрость твою я не забуду, посадник. — Путята взял кошель с деньгами и небрежно швырнул его в руки дружиннику, стоящему у него за спиной. — Так и быть, я отпускаю тебя. Отправишься ты сейчас из мира живых в царство Нави! — С этими словами Путята вонзил меч в грудь Ходиславу.

Едва взошло солнце, к Добрыне толпой пришли имовитые новгородцы и повалились ему в ноги, умоляя оградить их от жестокости Путяты, который со своими гриднями залил кровью пол-Новгорода.

— Выдайте мне тысяцкого Угоняя, тогда получите мое прощение, — проговорил Добрыня, мрачно взирая на бояр и купцов.

Знатные новгородцы сказали Добрыне, что Угоняй бежал в Ростов.

— Тогда принесите мне голову боярина Щерба, на нем кровь тестя моего, — промолвил Добрыня, опираясь на меч.

Выяснилось, что и Щерб подался в Ростов вместе с Угоняем.

— Что ж, — подумав, произнес Добрыня, — приведите ко мне боярина Ходислава, тогда получите мир от меня.

Новгородцы поведали Добрыне, что Ходислав пал от меча Путяты.

Добрыня унял свою дружину, повелел Путяте прекратить кровопролитие.

Немедленно были низвергнуты идолы языческих богов и преданы огню, а дубовый кумир Перуна киевляне скатили с кручи в Волхов. Священники-греки без промедления начали крестить новгородцев всех скопом. При этом мужчины входили в реку выше моста, а женщины — ниже моста.

Аким Корсунянин, описывая эти события в своей летописи, вставил туда красноречивое замечание: «Путята крестил Новгород мечом, а Добрыня — огнем». Эта цитата из Иоакимовской летописи стала поговоркой среди новгородцев еще в пору княжения Владимира Святославича.

Был год 988-й.

* * *

Там, где в Волхов впадает широкий ручей Урывай, расползлись по речному берегу гончарные мастерские, огороженные тыном, заросшие крапивой и кустами рябины. В этом месте в береговом откосе имеются залежи добротной красной глины, годной для изготовления самой разной посуды. Неподалеку от гончарных печей стоят неказистые жилища гончаров-новгородцев, похожие на землянки с деревянной крышей.

Как-то гуляя здесь ранним утром, Аким Корсунянин увидел какого-то заспанного гончара в полинялой рубахе, с волосами, стянутыми на лбу бечевкой. Этот трудяга грузил в челнок готовые глиняные горшки, собираясь везти их на продажу. И тут гончар заметил плывущего по реке Перуна. Течение поднесло идола прямо к низким дощатым мосткам, возле которых покачивался на воде челнок гончара. Схватив шест, гончар оттолкнул им дубовую статую бога, сказав: «Ты, Перунище, досыта ел и пил, а теперь плыви прочь!»

Впечатлительный Аким Корсунянин занес увиденное им в то утро в свою летопись, снабдив эту запись неким христианским назиданием: «Вчера еще был чтим людьми идол Перуна, а сегодня уже поругаем ими».

По всей Неревской стороне слышался женский плач и горестные причитания плакальщиц — в Новгороде погребали бояр и купцов, павших накануне в сече с киевлянами. Пролившийся на землю дождь смыл кровавые пятна с деревянных мостовых, загасил последние очаги пожаров на Прусской улице и в Загородском конце. Задувший с северо-запада ветер разносил повсюду острый запах гари.

Всех мертвецов хоронили по христианскому обряду без погребальных костров и жертвоприношений богам тьмы, таково было повеление Добрыни. Священники-греки окропляли убитых святой водой и каждому надевали на шею маленький крестик.

Добрыня намеренно пришел на полусгоревший двор посадника, желая посмотреть, как будут отпевать прах Ходислава Соловья по новому обычаю. Отпевание проводил сам Аким Корсунянин, облаченный в длинную черную рясу с капюшоном, с большим серебряным крестом на шее, с черным клобуком на голове.

Слушая негромкое монотонное пение Акима Корсунянина и глядя на то, как он обкуривает благовонным дымком ладана завернутое в холст бездыханное тело посадника, уложенное на стол, Добрыня думал с мстительным торжеством: «Не вышло по-твоему, Ходислав! Пусть мертвому, но я все же надел тебе крест на шею. Не видать тебе царства Нави, Соловей, ибо попадешь ты в христианское чистилище!»

Допев священный псалом, Аким Корсунянин направился прочь со двора посадника, за ним двинулись два других монаха, у одного в руках был длинный позолоченный жезл с крестом и двенадцатиконечной Вифлеемской звездой наверху, у другого — серебряный сосуд со святой водой.

Добрыня тоже последовал за священниками.

И тут его окликнула боярыня Добролежа, вдова посадника:

— Погодь-ка, злодей! Запретил ты нам, несчастным вдовам, погребальные костры жечь, неужто и тризну по умершим свершить тоже не позволишь?

Добрыня остановился и повернулся к вдове посадника, облаченной в темное платье и черный повой в знак траура. В таком же одеянии были и обе дочери Добролежи, а также ее сестра и племянники. Все они стояли тесной кучкой в изголовье у покойника, взирая на Добрыню с настороженной опаской. Лишь в глазах у Добролежи не было страха, в них была нескрываемая ненависть.

— По христианскому обычаю, после погребения тризну справлять можно, — сказал Добрыня, — токмо у христиан она называется поминальной трапезой.

— Почто не дозволяешь нам погребать мужей наших возле родовых курганов? — сердито бросила Добрыне Чернава, сестра Добролежи.

— Не пристало христиан и язычников хоронить в одном месте, — сдвинув брови, ответил Добрыня. — Про родовые курганы забудьте! Там теперь будет пастбище для скота.

— Дождешься, злыдень, мы и тебя скоро в землю закопаем! — чуть слышно процедил сквозь зубы седобородый, согбенный годами отец Чернавы и Добролежи. Он стоял, тяжело опираясь на посох, чуть в стороне возле полусгоревшего теремного крыльца.

Добрыня сделал вид, что не расслышал эту реплику старого боярина, широким шагом выйдя со двора на Проезжую улицу, ведущую от детинца к мосту через Волхов.

После побоища, учиненного дружиной Добрыни и Путяты на Неревской стороне, новгородский ремесленный люд за три дня окрестился в Волхове весь поголовно. Волей-неволей пришлось креститься и боярам из страха за свое добро и близких. Самые непримиримые враги веры Христовой, такие, как тысяцкий Угоняй, разбежались из Новгорода кто куда.

Угоняева жена, Вышенега, будучи не робкого десятка, продолжала упорствовать, не желая креститься в реке. Обходя своих подруг, многие из которых потеряли мужей и братьев в сече с киевлянами, Вышенега и их подбивала на неподчинение приказу Добрыни.

«Неужто Добрыня и на нас, безоружных жен, меч поднимет? — молвила упрямая Вышенега. — Коль такое все-таки случится, тогда-то новгородцы прозреют и одумаются! Всем тогда станет ясно, что слугам Христовым, таким, как Добрыня, жизни людские словно трава на сенокосе. Всех инакомыслящих христиане готовы вырезать под корень!»