Странствие Кукши за тридевять морей - Юрий Вронский

На скатерти, расстеленной прямо на земле, появляются белые лепешки и узкогорлые корчаги с вином, вяленое мясо и копченая рыба, сушеный виноград и финики. Рядом пылает костер из сухого плавника, собранного на берегу. На вертелах жарятся подстреленные гуси, на угольях вспыхивают капли гусиного жира.

В царском дворце перед трапезой старший из гвардейцев читал молитву. Язычников, служивших в царской гвардии, никто не принуждал принимать христианскую веру, и они, в том числе и Страшко с Некрасом, обедали отдельно. Молитва читалась по-гречески, Кукша так ее и запомнил. Но его добрый покровитель Епифаний, садясь за стол со своими рабами, среди которых были выходцы из стран словеньского языка, читал молитву сперва по-гречески, а потом по-словеньски, как научил его мудрый и ученый священник Константин Философ, с которым Епифаний был в дружбе.

Так и получилось, что Кукша запомнил молитву и по-гречески, и по-словеньски. Теперь это пригодилось: по просьбе Оскольда и Дира он всегда читает молитву перед едой и после нес, читает по-словеньски, потому что никто из обратившихся к Христовой вере, ни Оскольд с Диром, ни их ближние дружинники, не знает по-гречески, а как звучит молитва по-варяжски, он и сам не ведает, лишь смутно подозревает, что по-варяжски она еще никак не звучит. За неимением иконы, Кукша обращает лицо к востоку, крестится, кланяется и произносит:

– Христе Боже, благослови ястие и питие рабом твоим, яко свят еси всегда, ныне и присно и во веки веков, аминь[105]!

Все, как эхо, откликаются:

– Аминь!

И вслед за Кукшей усаживаются на землю.

Когда голоден, особенно приятно отхлебнуть из чаши с вином! Вино ударяет в голову и душа преисполняется надежд. И кажется, будто на свете нет ничего невозможного и что люди добрее, чем хотят казаться. Зачем среди них постоянно вспыхивают распри, разве нельзя всем жить в любви, как заповедал Христос? Ну чем было бы худо, если бы все сидели сейчас за общей трапезой, были веселы и любили друг друга?

Однако, несмотря на приятный хмель, Кукша чувствует, что в воздухе витает тягостное отчуждение и неизвестно, чем нынешний вечер кончится… Воины-язычники не садятся есть – ждут, когда привезут жертвенного быка. Как их должны сейчас раздражать запахи еды, особенно запах жареной гусятины!

Меж тем они собирают на береговой полосе сучья, разрубают большие лесины и таскают дрова повыше, к подножию Волоса. Пожилой рус по имени Свербей, с черной как смоль, но уже седеющей чупрыной на бритой голове и длинными черными усами, отдирает от полена куски бересты и укладывает их в пещерку, нарочно сделанную внизу, под дровами, так, чтобы пламя побыстрее охватило весь огромный костер.

Молодой рус, которого Свербей называет Стрепет, приносит с корабля окованную железом скрыню, достает из нее дубовый чурбак и обструганную дубовую палочку с обугленным концом. Свербей подаст товарищу тонкую берестяную шкурку, а сам вставляет палочку в черное обгорелое отверстие в чурбаке и начинает быстро-быстро вращать ее между ладонями, что-то приговаривая при этом. Обычно огонь добывают, не мудрствуя, с помощью кресала[106] и кремня, но тут нужен огонь священный, который зовется «живым», а его можно только вытереть из дерева.

Княжеская вечеря завершается, Кукша встает и все встают вслед за ним, он снова, обратившись к востоку, крестится, кланяется и читает молитву благодарения за трапезу:

– Благословен Бог, милующий и питающий нас от Своих богатых даров. Своею благодатию и человеколюбием, всегда, ныне и присно, и во веки веков, аминь!

И несколько голосов, словно эхо, вторят ему:

– Аминь!

Подкрадываются синие прозрачные сумерки. Черноусый Свербей буравит палочкой чурбак. Вскоре там, где трется дерево о дерево, вспыхивает маленький язычок пламени. Стрепет протягивает Свербею легкую берестяную шкурку, тот зажигает ее и кладет в пещерку под костром. Приготовленная там береста быстро занимается, пламя сквозь хворост и поленья устремляется вверх и взлетает высоко над костром. Костер громко трещит и посылает в небо множество искр. Сумерки разом сгущаются. «В плавнике попалась ель», – отмечает Кукша, глядя на снопы искр. Ему что-то еще помнится из далекой и желанной прошлой жизни.

Пора уже убрать остатки вечери и устраиваться на ночлег, но князья Оскольд и Дир не трогаются с места, словно чего-то ждут. Недвижны и дружинники. В воздухе растворена тревога, и кажется, будто сумерки сгустились не от яркого пламени, а от этой тревоги.

Вдруг со стороны воды отчетливо доносится яростное мычание, ему вторит блеянье. Звуки приближаются и, немного погодя, на берег выскакивает судно. Несколько мужей выводят из него могучего быка рыжей масти, опутанного веревками, с тяжелым железным кольцом в носу. Глядя на быка, Кукша вспоминает Свана. Время от времени бык задирает голову и надрывно, протяжно мычит. В этом мычании Кукше явственно слышится обреченность, словно бык знает свою участь.

Справа и слева от быка идут люди, держась за концы веревок. Его ведут к подножию Волоса. Сейчас рыжего исполина заколют и благодарно обрызгают его горячей кровью того, кто дарует удачу, богатство и умение слагать песни. В пляшущем свете костра идол не кажется таким уж мертвеннонеподвижным…

Князь Оскольд, душу которого распятый Бог обратил к истине, считает своим долгом выказать ревность к греческой вере. Он становится на пути людей, ведущих быка, и громко заявляет, что не допустит богопротивного жертвоприношения, ибо Волос не бог, а бес, враг истинного Бога.

Люди останавливаются в замешательстве. Никогда еще ничего подобного не случалось, и никто не знает, как быть дальше. Наконец пышнобородый Туча, старшина словеньской дружины, стряхивает с себя оцепенение, выходит из толпы и говорит:

– Князь, мы ждали, что ты по обычаю принесешь за всех нас благодарственную жертву Волосу. Но еще в Царьграде мы поняли, что ты уже не тот, что прежде. Так и оказалось, и мы смирились. Может, ты и прав, может, твоя новая вера лучше, чем наша старая, а все же не мешай нам поклониться нашему старому богу, как мы не мешаем тебе поклоняться твоему новому.

У Оскольда от гнева раздуваются ноздри. Однако гнев не застит ему разум кровавым туманом. Нет, не застит. Кукша ясно видит, что Оскольд на мгновенье скашивает глаза в его сторону, как во время сбора денег на жертву, словно спрашивает: правильно ли я себя веду? Но у Кукши нет времени задуматься, что означает этот странный взгляд и можно ли давать хоть каплю веры мелькнувшей догадке. Все происходит слишком быстро. Оскольд меж тем кидает в лицо словенам, полянам и прочим:

– Ваш Волос даже не бес, а простая деревяшка!

С этими словами, снова скосив глаза на Кукшу, он хватает секиру, прыгает к Волосу и со всего размаха ударяет по подножию идола. Однако дуб, из которого вырублен идол, закаменел от времени и жертвенной крови и княжеская секира со звоном отскакивает от него, только выкрошив небольшой кусок дерева и оставив на теле Волоса светлый рубец.