Жизнь - Кит Ричардс

Одно теперь ясно: мы никогда не думали, что слишком перегружены работой. Только потом до тебя доходит: парень, ты же себе роздыху не давал. Так что, когда нам выпал непривычный трехдневный выходной, мы немножко сошли с ума. Я помню, что мы ехали в машине с шофером. Но Кари Энн утверждает, что шофера у нас не было. Якобы мы набились в двухдверную машину, где имелся еще один неопознанный пассажир – значит, все-таки может быть, что шофер у нас был. Если верить Кари Энн, мы стартовали от Dollys (ночной клуб, предшественник Tramp) и несколько раз объехали вокруг Гайд-парк-корнер, раздумывая, куда бы направиться. Наконец отчалили в сторону загородного дома Джона, поздоровались с Синтией[124], а потом Кари Энн решила, что мы поедем навестить ее мать в Лайм-Реджис. Что за чудесные гости для мамочки – пара глюколовов в полном ауте, не ложившихся пару ночей. Мы добрались до города где-то к рассвету, как рассказывает Кари Энн. В каком-то кафе-тошниловке нас отказались обслужить. Кто-то узнал Джона. И вдруг Кари Энн понимает, что мы ни в коем случае не едем навестить ее мать, потому что мы в таком ауте. Дальше идет несколько выпавших часов, судя по тому, что до джоновского дома мы добрались, только когда уже стемнело. Где-то там были пальмы, поэтому похоже, что мы просидели много часов на эспланаде в Торки, которая усажена пальмами, ушли с головой в наш собственный маленький мир. Поскольку домой мы вернулись, значит, все были счастливы. Один из тех редких случаев, когда Джону хотелось больше, чем мне. Огромный пакет анаши, кусок гаша и кислота. Вообще-то перед кислотой я обычно где-то приземлялся – если не было особой нужды, никаких передвижений не предусматривалось.

Джон мне здорово нравился. С его кучей всяких комических черт. Я когда-то приставал к нему, зачем он так высоко надевает гитару. Они их привыкли держать у самой груди, что вообще-то сильно сковывает движения. Играешь как в наручниках. “Блядь, задрали гитару под подбородок, ну пиздец. Это ж вам не скрипка”. Наверное, им казалось, что так круто. Gerry & the Pacemakers, вообще все ливерпульские бэнды – мода у них такая была. Мы над ними прикалывались, типа: “Вытяни ремешок, Джон. Больше отпустишь – лучше сыграешь”. Помню, он кивнул, взял на заметку. В следующий раз гитара висела уже малость пониже. Я говорил: знаешь, немудрено, что ты не умеешь свинговать. Теперь ясно, почему у вас один рок и никакого ролла[125].

Джон мог выпалить что-нибудь прямо в лоб. Единственные его грубые слова в мой адрес, как помнится, были по поводу соло в середине It's All Over Now. Он считал, что соло дерьмовое. Может, он в тот день не с той ноги встал, кто знает. Ну ладно, явно могло быть и лучше. Но ты ж человека просто наповал уложил. “О'кей, Джон, не самое звездное мое соло. Извини. Извини, старик, что тебе режет ухо. Ты, блядь, конечно, из него бы конфетку сделал”. Но само то, что он потрудился послушать, означало, что его это сильно интересовало. Очень открытый был человек. Про кого-нибудь другого ты бы подумал: вот хамло. Но у Джона в глазах светилась такая честность, что ты всегда прислушивался. Честность и неуемность. Он был очень сам по себе. Как я. Странно, нас почему-то притягивало друг к другу. Явное столкновение двух альф – уже по одному этому.

* * *

“Послекислотное” – так правильно назвать настроение, которое царило в “Редлендсе” в одно холодное февральское утро 1967-го. “Послекислотное” – это когда все возвращаются ногами на землю, так сказать, а ты провел с ними целый день, выделывал всякие безбашенные штуки и обхохатывался до одури, ходил прогуляться по пляжу, и тебя трясет от холода, а на ногах никакой обуви, и ты удивляешься, почему это они отмороженные. Отходняк влияет на разных людей по-разному. Одни рвутся в бой, говорят – давай по новой; другие, наоборот, говорят – все, хорош уже.

Стучат в дверь, я смотрю в окно, а снаружи целый выводок карликов, и все одеты в одно и то же! Это были полицейские, но я не догадался. Они просто выглядели низенькими человечками, одетыми во что-то темно-синее с блестящими штучками и с шлемами на головах. “Классный прикид! А я вас что, приглашал, да? Ну бог с ним, заходите скорее, а то на улице как-то прохладно”. Они попробовали зачитать мне ордер. “Ой, хорошо-хорошо, но холодно же на улице, проходите внутрь, прочтете мне у камина”. Меня никогда раньше не заметали, и я все еще был под остатками кислоты. О, знакомьтесь тут. Занимайтесь любовью. Да мне б в голову не пришло выдать им что-нибудь вроде “вы не имеете права входить, пока я не переговорю с адвокатом”. “Да ладно, входите уже” – все, что они могли от меня услышать. А потом кинуть в грубой форме.

Пока мы по-тихому отходим от кислоты, они топчутся по всему дому, занимаются чем им там положено, и никто из нас, в общем-то, не обращает на них особого внимания. Естественно, без легкого напряга не обошлось, но в тот момент от нас явно мало что зависело, так что, пока они разгуливали и копались в пепельницах, мы никуда не рыпались. Уму непостижимо, но все, что они нарыли, – это пара-другая окурков и содержимое карманов Мика и Роберта Фрейзера, а именно мелкая доза амфетамина, легально купленного Миком в Италии, и – у Роберта – таблетки героина. Мы практически наплевали и забыли.

Конечно, была еще эта история с Марианной. После трудного кислотного дня она сходила наверх принять ванну, только вышла, а у меня имелось огромное меховое покрывало из чьих-то шкурок – кроличьих, что ли, – и она в него закуталась. По-моему, под ним на ней еще было полотенце. В общем, она спустилась после приятной ванны и улеглась обратно на диван. Как в сюжете оказался батончик “Марс”, понятия не имею. Один такой лежал на столике, оставшийся с предыдущего вечера, потому что под кислотой на тебя вдруг накатывает сладкий жор и надо схватить что-нибудь пожевать. Короче, из-за этого к Марианне навсегда прилипла история, в которой полиция находит этот батончик “Марс”. И надо сказать, она справляется с такой славой спокойно. Но как одно связалось с другим и как пресса умудрилась соорудить миф из “Марса” на столике и Марианны, завернутой в меховое покрывало, – это, конечно, классика. Вообще-то довольно целомудренный наряд для Марианны, в кои-то веки. Обычно после того, как ты говорил Марианне: “Привет”, ты начинал говорить в вырез. И она выпячивала это дело совершенно сознательно. Шалунья, дай ей бог здоровья. В общем, в этом покрывале она была больше одета, чем за весь предшествующий день. Ну а они позвали женщину-полицейского, и она отвела Марианну наверх и заставила скинуть покрывало. Что вы там ждали еще увидеть? И оттуда – сразу видно, что у людей на уме, – все заголовки вечерних газет: “Обнаженная на вечернике Stones”. По прямой наводке от полиции. Но батончик “Марс” в роли самотыка? Довольно смелый полет фантазии, прямо сказать. Что удивительно в таких мифах – это то, что они не умирают, несмотря на совершенно очевидную бредовость. Наверное, расчет такой, что это слишком дико, или вызывающе, или порочно, чтобы это мог кто-то выдумать. Представьте, каково бы было на самом деле дать группе полицейских увидеть все улики – держать их на виду, пока они носятся по дому. “Офицер, прошу прощения, кажется, вы кое-что пропустили. Вот, гляньте-ка”.