Облако - Семен Лопато

– Не работает?

Человек, искательно нагнувшись, виновато улыбнулся.

– Нет-нет, – сказал он, – это очень хороший магнитофон, и он замечательно работает, но есть небольшая неприятность – с недавних времен он почему-то тянет пленку. Мы с моей обезьянкой всегда под него выступали, но сейчас музыка звучит слишком медленно, обезьянка сбивается, ей трудно под него танцевать. Прошу вас, помогите, пожалуйста.

Повертев в руках магнитофон, парень вопросительно посмотрел на человека.

Поняв, смутившись, человек достал из-за пазухи серебряную вилку.

– У меня ничего нет, – сказал он, – может быть, вы удовлетворитесь этим?

Посмотрев на вилку, сунув ее в карман, парень с магнитофоном скрылся в окошке. Кто-то толкнул в спину Вадима; поскользнувшись, выбравшись из затора, он сделал несколько шагов – сутулые, изможденные пожилые люди с орденскими планками и медалями стояли в молчаливом ожидании у громоздкого трехметрового агрегата, похожего на огромную печь, зажглась лампочка; сняв кепку и пригладив волосы, снова надев, седой мосластый старик обнялся с худой, быстрой в движениях старой женщиной в платочке с горящими живыми глазами, раздвинулись створчатые двери, отцепив от себя тонкие костлявые руки, по пологим ступенькам, не оглядываясь, человек вошел в агрегат, двери сомкнулись. Со скрежетом взревел двигатель, перемигнулись лампочки; в молчании стоя рядом, люди оцепенело смотрели на сбросивший обороты, ровно гудящий аппарат.

– Ваня, зачем, – вдруг закричала женщина, – возьми меня с собой, Ваня!!

Упав на колени, она рухнула на пол, царапая ногтями плитку. В металлический лоток со стуком упали выплюнутые аппаратом медали. Сидевшая рядом медсестра слушала старым стетоскопом грудь ребенка, трубка стетоскопа в нескольких местах была перемотана липкой лентой. Подталкиваемый со всех сторон, Вадим оказался в следующем зале, потолок над ним был проломлен, люди в форме стояли в ожидании вокруг какого-то аппарата, худой, изможденный человек в очках с нервно дергающимся лицом суетился около него.

– Сейчас, сейчас, – на ходу оборачиваясь, лихорадочно прокричал он, – сейчас заработает.

Люди в форме с выражением усталого терпения смотрели на него.

Нагнувшись, человек запустил руку вглубь агрегата; что-то нащупывая вслепую, он что-то повернул. Полыхнул взрыв, люди вокруг отшатнулись, охваченный пламенем, отброшенный, поднявшись с колен, человек судорожно кинулся к аппарату.

– Сейчас! – горя, прокричал он. – Сейчас!

Генерал посмотрел на часы.

– Сворачивайся, – сказал он адъютанту. – Надо ехать.

Вода заливала пол. Машинально свернув в какой-то боковой коридорчик, Вадим брел вдоль глухих стен. Справа, над обшарпанной дверью, на грязной стене висел выцветший покосившийся плакат «Театр детской пьесы „Башмачок“. Спектакль „Поросенок Мажело“». За дверью в маленьком грязном зальчике с обрывками газет на полу, на ящиках и поломанных стульях сидели дети, на слабо освещенной сцене была видна большая тыква.

– Это поросенок Мажело, – сказала, наклоняясь к девочке, женщина, – он с мамочкой живет в тыквенном домике.

Из-за тыквы показался кукольный поросенок, снаружи глухо грохотнул взрыв, упала подвешенная под потолком бумажная гирлянда.

– Что это? – спросила девочка.

– Ничего-ничего, – поспешно сказала женщина, – раз пришли – пришли же – давай слушать.

Увидев на противоположной стороне приоткрытую дверь, Вадим вышел, узкий коридор вывел во внутренний дворик, дворик был залит водой, почти по колено в воде Вадим пошел через него к противоположному залу. Рев раздался сверху, тень накрыла воду, Вадим поднял голову – над вокзалом низко, закрывая собой небо, проносились огромные, невиданные, какие-то нездешние летательные аппараты. Через высокий зал потоком шли люди, люди, сидя на вещах и вповалку, были вдоль стен и на поломанных скамьях, от дальних ударов мигало освещение, солдаты несли какие-то ящики, под покосившейся вывеской торговала какая-то лавчонка. Человек в углу зала играл на баяне, отчаянная женщина с искусанными губами остервенело плясала, люди, собравшись в кружок, не расходясь, молча смотрели на них. Отовсюду доносился детский плач, громкоговорители, надрываясь, хрипели под потолком, но нельзя было разобрать ни слова. Динамик что-то прокричал, часть людей вдруг встрепенулась и встала, толкаемый отовсюду, Вадим остановился, пропуская их. Худой, с выдранными перьями павлин подошел к сидевшему на бауле маленькому мальчику; радостно глядя на него огромными глазами, мальчик, вытянув руку, погладил его двумя пальцами; тут же получив затрещину от отца, он упал; сидя на полу, потреся головой, он с недоумением посмотрел вокруг и на мужчину; рывком подняв его, мужчина что-то прокричал ему и ударил снова; замахав руками, не удержавшись, мальчик упал. Что он делает, подумал Вадим, что за мерзавец, это же зверство какое-то, я ему врежу сейчас. Оттолкнув кого-то, он бросился вперед, накатившаяся толпа снесла его, мальчик и его отец были где-то там, за спинами; выбравшись, он увидел лишь человеческий поток, уносящийся от него; отпихивая кого-то и протискиваясь вдогонку, чтобы врезать мужчине и отобрать у него мальчика, он рвался вперед, но толпа уносила их обоих; поднимаясь на цыпочки и вытягивая шею, он старался увидеть мальчика, в какой-то миг ему показалось, что впереди, в толпе он видит кусочек его рубашки, все новые спины вырастали впереди, толпа повернула за угол и слилась с другой; еще рвясь вперед, толкаясь, оттертый, поняв, что не найдет и не догонит, еще глядя вперед, еще стараясь что-то разглядеть, вытягивая шею, он шел среди людей. Милый, подумал он, милый. Что же это, как же ты без меня, как же ты будешь жить, кто защитит тебя, что с тобою будет. Как же это, ведь я готов жить ради тебя, я все сделаю ради тебя, я уберу от тебя этого гнусного мерзавца, я стану твоим отцом, нет, теперь уже не стану, что же я так оплошал, как же получилось, что ты ушел. Остановившись, повернувшись, оставляя за спиной все, что было, как отрезанное, опустошенный, он пошел через толпу. Ты нужен мне, подумал он, ты нужен мне, мой сын, мой сынок. Ты нужен мне, пока я еще не очень стар, пока я в силах сделать для тебя все, что смогу, пока могу защитить тебя от мира, жизнь шла, и мне было все некогда, и невпопад, и ты протек у меня между пальцев, и теперь эта жизнь не очень-то нужна мне, и все, все изменится, если только ты будешь у меня. Ты будешь рядом, я буду смотреть, как ты растешь, я научу тебя всему, что умею, я расскажу тебе все, что я узнал в жизни, все, что я понял, хотя не так многое я понял, но я все отдам тебе, и сколько буду жив, я буду рядом с тобой, и не позволю ничему плохому случиться с тобой, и ты вырастешь, ты будешь умным и сильным, и останешься таким, когда я умру, только где же ты, где же, где же мне теперь взять тебя. Выйти отсюда, подумал он, не могу, не могу здесь больше. Лестница вела на балюстраду, другая, железная, куда-то вверх, в чердачные подсобные помещения; пройдя через какие-то захламленные клетушки, ударом ноги распахнув дверь, он вышел на крышу, горизонт был затянут дымом, слышались разрывы, по узкой лестнице по гребню крыши он поднялся наверх. Старая покосившаяся голубятня стояла на узкой площадке, высокий сутулый парень с длинной палкой в руке стоял рядом с ней, десятка три белых голубей, стеснившись на верхних жердочках, озабоченно переступая, жались друг к другу и к крыше, взволнованно воркуя, быстрыми глазами-бусинками поглядывая на парня, словно что-то спешно обсуждали между собой. Поколотив палкой по прутьям, несколько раз свистнув, помахав привязанной к концу палки тряпкой, оглянувшись на Вадима, парень прислонил палку к прутьям голубятни.