Фармацевт - Родриго Кортес

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Дэниэл. – И вы хотите, чтобы я оказал вам услуги рекламного агента? А что? Это даже любопытно, чёрт возьми! Я с ходу могу назвать вам парочку потенциальных клиентов. Как раз из числа молодящихся старцев. Норман Джекобсон, к примеру. Рассказывают, что ещё лет десять назад он слыл заядлым сердцеедом, а вот теперь… Да тот же сэр Чарльз, ваш добрый знакомый, любитель собачьих бегов. Я-то знаю, что в супружеской жизни… То самое, с исландской рыбиной. Впрочем, молчу! А вот намекнуть Тексуорту, что вы можете ему помочь… Я ведь уверен – можете.

– Правильно уверены. Важна не столько реклама, в прямом и грубом смысле слова. Именно репутация этакого волшебника. Слухи. Ореол тайны. Заметьте, «Стрела» – это далеко не всё, что я мог бы предложить. Даже, пожалуй, не главное. У многих людей есть тайные, тщательно скрываемые пороки, от которых они бы не прочь избавиться. Но не могут. То же пьянство. Или пристрастие к разного рода наркотикам. Вот вы лучше меня знаете молодого Фредерика Тенуордрайта. Мне кажется, что он пристрастился к кокаину.

Ничего Дику не казалось, он знал точно. Просто видел, подобные пристрастия давно стали для него легко заметны.

– Как ни печально, вы правы, – согласился Каптерблейк. – Хотел бы я знать, как вы догадались об этом. Фредди тщательно скрывает своё пристрастие к кокаину. Но для многих это не секрет. Я давненько знаю Тенуордрайта, он всегда был невоздержанным. Только лучше бы он напивался до чёртиков, как пять лет назад, чем этот проклятый порошок. Откуда, милосердный Боже, взялась нам на голову такая пакость?!

– Из Южной Америки, если вы не знали, – сухо усмехнулся Стэнфорд. – Не в том суть. Я, пожалуй, мог бы помочь Фредерику. При условии, что он сам захотел бы избавиться от пагубного влечения. И не только ему. И не только с кокаином. Вы верите мне, Дэниэл?

– Представьте, верю. Сам не знаю почему. Хоть от этого мне становится и вовсе жутковато. А раз верю, то вполне искренне, следовательно, весьма убедительно, начну создавать вам соответствующую репутацию. Да-да, колдуна и чернокнижника от науки. Хотел бы я знать, как вы собираетесь добиться столь впечатляющих результатов…

– С каких это пор вас стали интересовать технические подробности? – В голосе Стэнфорда прозвучала нескрываемая ирония. – Как-нибудь добьюсь. Вся наша жизнь стоит на «как-нибудь». Боюсь, что более детально разъяснить вам свои методики я не смогу. Да и стоит ли?

Эти слова прозвучали довольно жёстко, в подтексте явственно слышалось: «Потому что вы, Дэниэл, недостаточно образованны для моих пояснений!»

Сейчас Ричард нисколько не сомневался в своих силах, но он считал полезным пресекать такого рода сомнения, если они возникали у других.

Каптерблейк только плечами смущённо пожал. Добрейший Дэниэл ничуть не преувеличивал, когда говорил, что с некоторых пор в обществе Ричарда Стэнфорда ему становится жутковато. Этот юноша, который был почти на семь лет младше, – а в таком возрасте это немало! – подавлял Каптерблейка. Своей энергией, напором, серьёзностью. Своими таинственными знаниями и умениями. Своей практической хваткой, точной расчётливостью. Интересно, что Дэниэл Каптерблейк не допускал даже и мысли, что занятие, которым его странный приятель хочет улучшить своё материальное положение, вовсе не по его части или что в этом занятии есть что-то недостойное либо смешное. Да, старший сын виконта Лонсдейла смутно догадывался, с каким необыкновенным человеком свела его прихотливая судьба.

«Чем-то он напоминает людей Возрождения, – думал Каптерблейк, глядя в глаза Ричарда. – Блестящий и опасный. Такими были мэтр Амбруаз Паре, Тихо де Браге, Александр Борджиа… Притом я же чувствую, что в глубине души он романтик. Но вот чего бы я точно не хотел, так это иметь Стэнфорда в числе врагов. Боже упаси!»

А Ричард думал о том, что Каптерблейк дал ему неожиданно точное определение: чернокнижник от науки. Так оно и есть: его всегда привлекала тайная, эзотерическая сторона познания, недоступная другим. Алхимики, медики, астрологи прошлого были в чём-то ближе Стэнфорду, чем современники, хоть в методическом отношении Дик далеко обогнал естествоиспытателей своего времени. Конечно же, он говорил Дэниэлу далеко не всё, его истинные мотивы были, как всегда, глубже. Деньги? О да! Само собой. И деньги тоже. Но не только. А возможность постановки всё новых и новых экспериментов? Разве это само по себе не награда? А всё более глубокое проникновение в общество тех, кто реально управляет империей? Знакомство с их нравами, их пристрастиями и пороками? Это ведь они станут первой и главной целью воздействия «душевной панацеи», когда он реализует свою главную мечту. Если пытаться изменить людей и общество к лучшему, то нужно влиять на тех, кто стоит во главе человеческого стада. В усиленно расхваливаемую британскую – равно как и любую другую! – демократию, в расцветшие, точно лопух на помойке, благоглупости о народных массах, которые якобы что-то решают, Ричард Стэнфорд не верил совершенно. Что неудивительно для человека его ума, происхождения и воспитания.

Странно другое! Сам будучи блестящим естествоиспытателем-практиком, Стэнфорд точно так же не верил в некую особенную роль науки и техники в последовательном восхождении человечества к сияющим вершинам культуры и цивилизации. Он был убеждённым противником позитивизма, философия Спенсера и Огюста Конта претила ему, казалась безнадёжно плебейской и торгашеской. Само слово «прогресс» в применении к человеческому обществу вызывало у Дика острое отвращение.

В то время – в конце викторианской эпохи, – как ни странно, бытовало очень распространённое и весьма оптимистическое мнение: род человеческий неуклонно движется путём прогресса, правда, не без некоторых потрясений и периодов попятного движения. Прогресса? А в чём он, прогресс? Улучшились ли отношения и взаимопонимание между людьми со времён каменного века? Очень сомнительно, как бы не наоборот! Чтобы убедиться в этом, достаточно раскрытых глаз и ушей да трезвого взгляда на реальность. Наши дальние предки, человекообразные обезьяны, убивали только защищаясь или чтобы утолить голод. Понятия «самоубийство» для них просто не существовало… Но стоило появиться тому, что мы называем «цивилизацией», как такое началось! В чём прогресс? От дубины и кремнёвого топора к луку, стальному мечу, мушкету, пушке, дредноуту, канонерке? Да, здесь прогресс налицо… Или вот, к примеру, можно в считаные секунды связаться из Лондона с любой европейской столицей, даже по дну Атлантического океана проложен телеграфный кабель, теперь доступен и Новый Свет – что с того? Сказать-то, как правило, нечего. Кто сомневается – пусть повнимательнее прочтёт передовицу «Таймс» или «Монд», да любой крупной и респектабельной газеты. А ещё лучше – стенограммы прений палаты общин в «Парламентском курьере». Вот уж где пиршество разума!

Ричард полагал, что лишь одиночки, избранные самим Всевышним, способны изменить жизнь людей к лучшему. Такие, как он сам! Да, подобный образ мыслей можно считать снобизмом, и всё же есть в нём немалое рациональное зерно.

Из рассказов отца Ричард знал: в Индии до сей поры существуют неприкасаемые, самая низшая каста, презираемые до такой степени, что даже коснуться их пальцем или обратиться к ним считается непростительным грехом.