Колодец забытых желаний - Татьяна Устинова

Представив себе Гену Березина в роли директора музея, Федорулыбнулся. От разговора с Геной ему стало веселее, и чувствовал он себязначительно уверенней.

— Я подумал, что Олегу… то есть Олегу Петровичу, это можеткак-то пригодиться.

— Ты давай жди Викторию и смотри в оба! — велел Гена. —Везет тебе, парень! Если бы из-за меня такая деваха по собственной воле внеприятности ввязалась, я бы от счастья заплакал, вот ей-богу!

Федор совершенно ничего не понял.

Как — из-за него?! Что значит — из-за него?!

— Да она просто человек хороший! — зачем-то сказал он. —Энергичная такая!

— Энергичная, как же, — засмеялся Гена. — Ну, бывай пока!..

И тут из-за спины вкрадчиво спросили:

— Федор?

От неожиданности он выронил телефон, который с пластмассовымстуком упал на мрамор рядом с чьим-то не слишком чистым ботинком. Федорподобрал телефон и медленно разогнулся.

Директор музея смотрел на него задумчиво, и Федор понятия неимел, что именно он слышал из их разговора с Геной.

— Здравствуйте, юноша.

— Здравствуйте, Петр Ильич.

— Секретничаете?

Федор решил, что отпираться глупо.

— Пытаюсь.

— Вы слышали о нашем… чрезвычайном происшествии?

— Да, Петр Ильич.

— Ну-с, и ваши соображения?

Федор с тоской посмотрел на него. Директор был высокий,худой, в золоченых очках и клетчатом пиджаке с нашивками на локтях — идеальныймузейный служащий высокого ранга, доктор наук, профессор, признанная мироваявеличина и авторитет во всем, что касалось русского искусства.

— Я не знаю, что вам сказать, Петр Ильич, — тихо призналсяФедор.

— Самое грустное, что коллекцию мог вынести только свойчеловек, — помедлив, произнес директор. — Вы это прекрасно понимаете. Кто-то,кому мы все это время доверяли! И это самое печальное. Наш музей — не тольковыставочные залы и запасники! Наш музей — это сообщество единомышленников,людей, для которых есть нечто более важное, чем деньги. А среди нас оказалсяпредатель. Вы понимаете?

— Понимаю, — согласился Федор.

— Я давал вам рекомендацию в аспирантуру, — зачем-топрибавил Петр Ильич. — Вы отличный специалист, Федор Алексеевич. Мне будетобидно, если вы решите сменить работу.

— Вы хотите меня уволить?

— Пока нет. — И договорил после паузы: — И все же я не верю,что это кто-то из своих. Марья Трофимовна?! Марии Викторовны?! Ваша матушка?!Люди с безупречной репутацией, преданные своему делу, проработавшие не одиндесяток лет!

— Мама ни при чем, Петр Ильич!

— Я тоже абсолютно в этом убежден. Абсолютно. Я нисколько неудивлюсь, если окажется, что шум был поднят напрасно, и просто в наши описивкралась некая досадная ошибка, и коллекция просто-напросто окажется в другомместе. Вы работаете в запасниках, Федор Алексеевич. Скажите, такое возможно?

У Федора голова шла кругом, и было очень стыдно. Так стыдно,что даже перед глазами потемнело — должно быть, от прилива крови!..

— Что же вы молчите, Федор Алексеевич?

Федор прочистил горло,

— Возможно.

— Я тоже так считаю.

Господи, думал Федор, почему так трудно?! Почему я былуверен, что это так легко — украсть и жить дальше, ни в чем не сомневаясь?! Яукрал, и теперь они все это знают и выручают меня изо всех сил, каждыйпо-своему, а я столько лет их ненавидел и считал, что несу непосильную ношу?!

Оказалось, что непосильно нести то, что я взвалил на себясейчас, — распроклятое чувство вины за то, что я сделал! Я обманул их, а они,вместо того чтобы броситься на меня всей сворой, пытаются меня спасти?! И почтинезнакомый Олег Петрович, и мать, и Петр Ильич, и даже Виктория!

И тогда кто же я?! Кто?!

— Ну-с, желаю вам хорошего дня, — сказал директор иповернулся на каблуках, чтобы идти. — Там с вами хотели переговорить измилиции, так вы дождитесь их.

— Конечно. Петр Ильич!

— Да?

— А почему вы рассердились, когда Марья Трофимовна позвонилав милицию?

Директор остановился возле высоченной двустворчатой двери свырезанными царскими вензелями. Остановился, снял очки, покопался пальцем внагрудном кармане, достал замшевую салфеточку и стал протирать очки.

Федор ждал.

— Видите ли, Федор, я с самого начала не верил в то, чтокто-то из наших сотрудников способен на такое. Не верил и не хотел, чтобы вдело вмешивались правоохранительные органы с их… специфическим подходом. Я уверен,что мы сами сможем все уладить, без громкой огласки и лишнего шума. Я дорожурепутацией нашего музея и людей, которые в нем работают. Это очень просто.

— Просто, — согласился Федор Башилов. — Я уйду с работы,Петр Ильич, когда все закончится. Вы меня отпустите?

Директор нацепил очки и посмотрел на него:

— Не без сожаления, Федор Алексеевич. Не без сожаления.

Поклонился коротким поклоном и исчез за высокой дверью сцарскими вензелями.

Федор сбежал по лестнице на один пролет и уставился вполукруглое окно, выходившее в музейный садик, который нынче был засыпанснегом.

Лучше бы еще раз избили, подумал он. Ей-богу, лучше.

Ноша на самом деле оказалась непосильной.

В отделе русского искусства царили скорбь и отчаяние. МарьяТрофимовна с ним не разговаривала, обе Марии Викторовны судорожно сморкались, аНелечка все таращила глаза и время от времени качала по адресу Федора головой,и он сбежал от них к соседям, в отдел малых голландцев, но и там не было ничегохорошего. Все разговаривали только о краже и смотрели на Федора не просто так,а с неким смыслом.

Он вышел на улицу — это называлось «в город», хотя музейстоял в центре Москвы, а вовсе не за городом, — и в киоске купил себе сосиску втесте, вспомнив того, вчерашнего лоточника, накормившего и напоившего егопросто так.

Много лет Федор Башилов был уверен, что никто ничего иникогда не делает просто так, а только с умыслом и только в свою пользу! Отецвсегда так говорил, а отцу Федор когда-то безоговорочно верил. Ему показалось,что это было давным-давно.

Он сидел на холодном парапете, отделявшем улицу от проезжейчасти, жевал сосиску и все время посматривал на часы. Виктория должна приехатьв четыре, и он понятия не имел, как дожить до этого времени! Хоть бы скорее, ихоть бы все получилось — чтобы Петр Ильич перестал смотреть на него с такимбрезгливым и отчужденным сочувствием! Чтобы Марья Трофимовна пересталапотрясать в отчаянии своими сухонькими ручками, чтобы все стало как было, потомучто это «бывшее» оказалось самым замечательным в жизни!