Инквизитор. Часть 6. Длань Господня - Борис Конофальский

— И что же нужно этим достойным господам от меня? — Волков поначалу даже и предположить не мог, к чему этот визит и весь этот разговор.

— Эти достойные господа огорчены тем, что ваших людей, что привезли в Рюммикон письма от племянника вашего, взяла стража.

— А уж как я огорчён, — сухо заметил кавалер, он уже начал догадываться, что сейчас у него будут просить деньги за освобождение Сыча.

Волков был готов отдать много денег за своего человека. И не только потому, что Фриц Ламме был ему очень полезен, но и потому, что успел к нему уже привыкнуть. Тем не менее, он собирался хорошо торговаться. Теперь нужно было узнать цену.

Но капитан вдруг сказал:

— Господа из Рюммикона просили сказать, что письмо, адресованное одному из купцов, пришло не вовремя. Он недавно потерял племянника в сражении на реке, когда вы разбили горцев. Траур ещё не прошёл, боль ещё не утихла. Вот он и позвал стражу. Но господ, Фульман, Плетт и Вальдсдорф хотят знать, ваш интерес к углю и лесу ещё не охладел?

— Интерес моего племянника к углю и лесу ещё не охладел, — отвечал Волков, он был рад, что дело продолжается.

— В таком случае господа спрашивают, не соблаговолите ли вы и ваш племянник встретиться с ними?

— Я так полагаю, что встретиться они хотят на вашей территории?

— Да, именно, — кивал капитан. — Они считают, что не могут приплыть к вам, а вам неблагоразумно будет ехать в кантон. Потому они просили меня быть посредником и организовать встречу в Лейденице, а уже там обговорить все вопросы. Я со своей стороны гарантирую вам безопасность.

Это было то, что ему нужно, ему нужны были связи в кантоне, даже если и торговля не выгорит.

— Я буду у вас.

— Тогда в воскресенье, допустим, пополудни я жду вас на пирсах в Лейденице.

— При мне будет дюжина людей.

Капитан помолчал, а сказал потом:

— Что ж, я понимаю ваше недоверие. Хорошо, пусть будет двенадцать людей.

— Ну, тогда выпьем, — сказал Волков, поднимая стакан, он был доволен. — Ваше здоровье, капитан!

Конечно, его могли заманивать в ловушку, ну он-то подготовится к ней. А если то не ловушка, то очень и очень нужное дело.

— Конечно, — отвечал капитан, поднимая стакан, — ваше здоровье, господин фон Эшбахт, и здоровье вашей прекрасной супруги.

Он поклонился госпоже Ланге, что была тут же, хотя за стол из скромности с мужами и не садилась. Бригитт от слов этих вся расцвела.

Кавалер фон Клаузевиц, Максимилиан Брюнхвальд и Александр Гроссшвюлле были избраны им в ближний круг, то есть должны неотлучно при нём быть, куда бы его ни пригласили. Все остальные: и братья Курт и Эрнст Фейлинги со своими шестью людьми, и Карл Гренер, и оруженосец кавалера Клаузевица — все должны были быть наготове и рядом. После того, как кавалер объяснил всем им их обязанности, он сказал:

— И приведите, господа, свою одежду и доспехи в порядок.

Это были, конечно, ещё не все приготовления, ещё на рассвете он отправил лодку с Брюнхвальдом и десятком его людей в Лейдениц на всякий случай. Пусть там, возле пирсов, будут. А ещё два десятка людей и Бертье должны были сидеть в лодках на его берегу, а ещё одна лодка со стрелками и сержантом Вильгельмом тоже с ними. Конечно, кавалер не думал, что это будет западня, но, даже если и не думаешь, готовым нужно быть всегда.

Сам он ещё с утра велел достать из ящика и стал смотреть свои доспехи и фальтрок, решил ехать в них. И, честно говоря, не потому что боялся, а потому что уж очень были роскошны его доспехи, да продлит Господь дни Его Высокопреосвященства.

Пока он завтракал и рассказывал жене, которая слушала его вполуха, о своих ближайших намерениях, госпожа Бригитт делала ему знаки, давая понять, что у неё к нему есть разговор.

Как им только удалось уединиться, так она начала с жаром и волнением:

— Кажется, Элеонора решилась, — говорила она быстро, так как времени было у них не много.

— На что? — Спросил Волков, хотя сам прекрасно понимал, на что решилась его жена.

— Утром я ей волосы расчёсывала, а она у меня и спрашивает: «Бригитт, а ты меня любишь?» Я ей говорю: «Конечно Элеонора, кого мне тут любить, как не вас». А она говорит: «А предана ли ты мне, можешь дело одно для меня сделать?» Я ей говорю: «Конечно, а что за дело?» А она мне: «Я тебе пока сказать не могу, но дело такое, что очень важно для меня, и ты, если сделаешь его, то щедро вознаграждена будешь». Я ей говорю: «Так хорошо же, только скажите уже, что за дело». А она говорить сама не стала, говорит мне: «Как постылый тебя пошлёт в город, так заедешь к отцу моему в поместье, найдёшь Леопольда, он тебе скажет, что сделать надобно». Я ей говорю: «Как пожелаете, Элеонора». А она вскакивает, обнимает меня и плачет, говорит, коли дело я сделаю, так она вечно мне благодарна будет. Не иначе, как приеду туда, Шоуберг меня на дело мерзкое подбивать будет. Может, яд он уже прикупил.

Бригитт замолчала, стояла, заметно волнуясь, ожидая, что скажет кавалер. И он сказал, вернее, спросил о том, о чём госпожа Ланге и подумать не могла:

— А она меня всегда постылым зовёт?

Бригитт растерялась сначала, а потом и ответила:

— Постылым? Да почти всегда вас так величает. Мужем редко зовёт вас и господином редко, супругом тоже. Обычно постылым и зовёт, — и тут у Бригитт сделались глаза злыми, и злилась она вовсе не на него, — а когда на вас сердится, так зовёт вас хамом.

Это Волкова не удивило, может, он для дочери графа и хам, хотя так звать мужа при других — это большая грубость, неуважение явное. От этого ему стало печально, а ещё от того, что так всё с его женой складывается плохо. Не по любви всё, да и Бог бы с ней, с любовью, было бы хоть всё по согласию, по чести. Ведь всё, что ему нужно от неё было, так это что бы детей она без противления рожала, как велит закон человеческий и Божий. Но не хотела Элеонора Августа ни чести, ни согласия. Каждый раз приходилось ему своё брать, как на войне. И в этом он винил только поганца Леопольда фон Шоуберга, придворного шута и певца графа фон Малена. Только его. И всё это дело стало ему вдруг омерзительно, так омерзительно, что даже красивая Бригитт, что смотрела на него сейчас с преданностью и ждала его решения, как причастная ко всему этому, была ему сейчас не мила.

— Вы знаете, где госпожа Эшбахт хранит письма от этого мерзавца? — Наконец спросил Волков у рыжей красавицы.

— Конечно, господин, — отвечала та, — там она хранит их, куда не один муж не полезет, в сундуках с нижними юбками и рубахами, на самом дне.

— Пока пусть там и лежат, не трогайте их, но как нужно будет, так возьмёте их для меня, — сказал, наконец, он.

— Конечно, господин мой, — сказала Бригитт и рукой хотела погладить его по щеке, — не печальтесь так, не выйдет у них ничего.