Сияние - Стивен Кинг

Джек поморгал.

– Верно.

Шел сильный снег. Главную улицу Сайдвиндера уже порядкомзанесло, разделительная полоса исчезла. Дэнни задрал голову к белому небу,разинув рот и высунув язык, чтобы поймать медленно падающие вниз белые жирныехлопья.

– Думаешь, началось? – спросила Венди.

Джек пожал плечами.

– Не знаю. Я надеялся на пару недель отсрочки. Может, таквсе-таки и выйдет.

(ИЗВИНИ, ЭЛ. ОТСРОЧЬТЕ, ВАША МИЛОСТЬ. СЖАЛЬТЕСЬ. ЕЩЕ ОДИНШАНС. ЧЕСТНО, МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ…) Отсрочка, вот что.

Сколько раз, за сколько лет он – взрослый мужчина – просилсделать милость, дать еще один шанс? Джеку вдруг стало так тошно от себясамого, так гадко, что впору было громко застонать.

– Как голова? Не прошла? – спросила Венди, внимательноприглядываясь к Джеку.

Джек обнял ее одной рукой и крепко сжал.

– Лучше. Пошли, ребята, давайте доберемся домой, пока ещеможно.

Они прошли обратно к тому месту, где у тротуара стоялгрузовичок из отеля: Джек – в центре, левой рукой обнимая за плечи Венди, аправой – держа за руку Дэнни. К добру или к худу, но он впервые сказал «домой».

Когда Джек сел за руль грузовичка, ему пришло в голову, что,хоть «Оверлук» и очаровывал, но не слишком-то нравился ему. Уверенности, чтожизнь в отеле на пользу жене и сыну – или ему самому – не было. Может быть,поэтому он и позвонил Уллману.

Чтоб его выгнали, пока еще не поздно.

Он задним ходом вывел грузовичок со стоянки и поехал прочьиз городка, в горы.

Было десять. Комнаты заполнил притворный сон.

Джек лежал на своей половине лицом к стене, с открытымиглазами, слушая медленное, размеренное дыхание Венди. Вкус растворившегосяаспирина еще держался на языке, отчего тот казался шершавым и слегка онемевшим.Эл Шокли позвонил в четверть шестого – в четверть восьмого по-восточному. Вендис Дэнни сидели внизу перед камином в вестибюле и читали.

– Лично, – сказал оператор. – Мистера Джека Торранса.

– Я у телефона. – Он перехватил трубку правой рукой, левойоткопал в кармане носовой платок и обтер им саднящие губы. Потом закурилсигарету. В следующий момент в ухе раздался громкий голос Эла:

– Джекки, малыш, ради всего святого, что ты задумал?

– Привет, Эл. – Он затушил сигарету и схватил экседрин.

– Что происходит, Джек? Сегодня днем мне позвонил СтюартУллман, это был такой странный звонок… Когда Стью Уллман звонит по межгороду засвой счет, понятно, что дела хреновые.

– Эл, Уллману тревожиться нечего и тебе тоже.

– О чем именно нам нечего тревожиться? Послушать Стью, тактут какой-то гибрид шантажа и художественного очерка про «Оверлук» в «НэшнлЭнквайарер». Ну, говори, мальчик.

– Я хотел немножко подразнить его, – сказал Джек. – Когда яприходил к нему устраиваться на работу, ему приспичило перетряхнуть все моегрязное белье. «Проблема пьянства». «Последнее место работы вы потеряли, потомучто изувечили ученика». «Сомневаюсь, годитесь ли вы вообще для такой работы». Итак далее. А завелся я, поскольку Уллман потащил на свет божий всю моюбиографию из-за того, что так обожает проклятый отель. Красавец «Оверлук». Ну,в подвале я нашел альбом с вырезками. Кто-то собрал вместе все наименееприятное о храме Уллмана… и мне показалось, что в нем не один час шла небольшаячерная месса.

– Надеюсь, Джек, это метафора. – Тон Эла пугал своейхолодностью.

– Да. Но я и правда выяснил…

– История отеля мне известна.

Джек почесал в затылке.

– Вот я и позвонил, подразнил его этим. Признаю, мысль былане слишком блестящей, больше не буду. Конец рассказа.

– Стью сказал, ты и сам собрался проветрить кое-что из«грязного белья».

– Стью – мудак! – рявкнул Джек в трубку. – Да, я сказал ему,что у меня появилась идея написать про «Оверлук». По-моему, этот отель – символамериканского характера периода после второй мировой. Ну… понятно, это звучиточень напыщенно, я плохо выразился… но так оно и есть, Эл! Господи, можетполучиться грандиозная книга! Но – в далеком будущем, могу обещать. Сейчас намоей тарелке больше, чем мне по силам съесть, и…

– Джек, так дело не пойдет.

Он обнаружил, что таращит глаза на черную телефонную трубку,не в состоянии поверить в то, что, несомненно, услышал.

– Что? Эл, ты сказал?..

– Я сказал то, что сказал. Насколько далеко твое далекоебудущее, Джек? Для тебя это может означать два года, возможно лет пять. Дляменя – тридцать или сорок, я ведь рассчитываю еще долго иметь касательство к«Оверлуку». Как подумаю, что ты насобираешь всяких пакостей, да пропихнешь, какшедевр американской литературы… блевать охота.

Джек потерял дар речи.

– Я пытался помочь тебе, малыш Джекки. Мы вместе прошливойну и я думал, что обязан немного помогать тебе. Помнишь войну?

– Помню, – пробормотал Джек, но угли обиды и возмущения ужетлели под сердцем. Сперва Уллман, потом Венди, теперь Эл. Что ж это такое? Онпоплотнее сжал губы, потянулся к сигаретам и уронил их на пол. Неужто емукогда-то нравился этот хрен дешевый, который говорит с ним из своегоотделанного красным деревом кабинетика в Вермонте? Неужто нравился?

– Перед тем, как ты избил того парнишку Хэтфилда, –продолжил Эл, – я уговорил Совет не выгонять тебя и даже исхитрился заставитьих обдумать твое пребывание в должности. Ты сам все испортил. Я пристроил тебяв этот отель – прекрасное тихое место – чтобы ты пришел в себя, закончил пьесуи переждал, пока мы с Гэрри Эффинджером сумеем убедить остальных ребят, что ониздорово ошиблись. Теперь, похоже, целясь на добычу покрупнее, ты собралсяоткусить мне руку. Так-то ты благодаришь друзей, Джек?

– Нет, – прошептал тот.

Сказать больше он не посмел. В голове стучали жаркие, едкиеслова, они просились наружу. Джек в отчаянии попытался подумать про Дэнни иВенди, которые зависят от него, про Дэнни и Венди, которые мирно сидят внизу уогня и трудятся над букварем для второго класса, полагая, что все о'кей. Еслион потеряет работу, что тогда? Ехать в Калифорнию на их изношенном фольксвагенес плохо работающим бензонасосом, как семейка каких-нибудь стукнутых пыльныммешком оклахомцев? Он сказал себе: скорее я на коленях буду упрашивать Эла, чемдопущу такое; но слова все равно упрямо пытались выплеснуться, и державшаяраскаленные провода его ярости рука стала липкой.