Жила-была одна семья - Лариса Райт

«Прекрасно. Вот так и на моих проводах у кого-то что-нибудь заиграет, а его и не подумают осудить. Никаких косых взглядов и затаенного возмущения. А зачем? Ведь неожиданная мелодия не помешает ни горю, ни сожалению, ни скорби. Так пускай звонит».

«When it`s love you give…» — пел англичанин свою знаменитую композицию, но Ира не собиралась отвечать на звонок. Она неожиданно поняла и приняла ответ на свой вопрос.

— Ничего, — произнесла она тихо. — Ничего, — уже громче повторила она и вдруг заулыбалась, засияла от внезапно охватившего ее облегчения. Она все-таки вытащила телефон и выставила беззвучный режим, прежде чем убрать его обратно в сумку. И все время, пока следила за опускающимся в землю простеньким гробом, пока бросала на его крышку комья промерзлой, холодной земли и корявые еловые ветки, пока стояла в дежурном молчании у свежего могильного холма, поправляла ленты на показушных венках, она постоянно чувствовала, как надрывается в немом крике чудо техники из микросхем и сим-карты.

За воротами кладбища, простившись со случайными знакомыми, лица которых сотрутся из памяти уже через несколько дней, она снова достала телефон, взглянула на дисплей: Адамс успел исполнить свой хит восемь раз и безоговорочно лидировал, хотя на сцене все же появлялся и Челентано. Не успела Ира произвести подсчеты, как Nokia завибрировала, и знаменитый итальянец потребовал срочного ответа:

— «А-а-а perque?»[17]— полетело из трубки, и женщина тут же ответила:

— Да, Мишенька?

— Куда ты пропала? Какие похороны? Я волнуюсь. И о чем ты хотела поговорить?

— Я не пропала, я на работе. Похороны уже закончились. Обойдемся без воспоминаний о них, ладно? Волноваться не надо, со мной все в порядке. Я, наверное, поеду сейчас домой. Как дети?

— В школе.

— А ты?

— На работе, где же еще?

— Ну прекрасно, значит, до вечера.

— До вечера. Погоди-ка, так о чем ты собиралась поговорить?

— Поговорить? Э-э-э… Ах да, поговорить. Так, о подарках.

— О каких подарках?

— О новогодних. Уже шестнадцатое, а мы еще ничего никому не купили.

— Это весь твой серьезный разговор?

— А ты не считаешь покупку подарков серьезным делом?

— Наверное, я должен согласиться с тем, что серьезней ничего не бывает.

— Вот именно. А еще ты должен согласиться с тем, что в выходные поедем их выбирать.

— Договорились.

Ира попрощалась с мужем и тут же снова услышала надрывный плач англичанина.

«Ничего не делать», — предупредительно подсказал внутренний голос, и трубка снова осталась неснятой.

— Сними трубку! Ну сними же, наконец! — От нервного напряжения и непонятно откуда взявшейся злости у Самата даже зубы заскрежетали.

Сейчас он ненавидел некогда любимого певца всей душой. Слушать в десятый раз «All for love» было невозможно. И не просто потому, что Ира не отвечала на звонок, а потому (он чувствовал), что она не хотела отвечать. Никакие встречи с авторами, разговоры с начальством или дружеский треп с коллегами до этого никогда не мешали ей шепнуть короткое: «Перезвоню». Посему оставалось всего два варианта объяснений ее молчания: либо чрезвычайное происшествие, либо отсутствие желания общаться. Оба казались Самату неисправимой катастрофой. Поэтому, услышав-таки спустя четыре часа бесплотных усилий спокойный Ирин голос в трубке домашнего телефона, он испытал одновременно и облегчение (она жива, здорова, невредима!), и разочарование (она жива, здорова, невредима, но ответить не соизволила).

— У тебя что, звук выключен?! — Он даже повысил голос.

— Нет, звук уже включен, — после некоторой заминки.

— Ира, что ты делаешь?

— Готовлю обед. Сейчас Петя из школы придет.

— Ира, я не об этом! Что ты с нами делаешь?!

— Ничего, — сказала она и тут же спохватилась: — Пока ничего. Я хотела, Самат, я собиралась.

— И что же тебе помешало? — Он предпочел бы, чтобы издевка исчезла из его голоса, но, обиженный и оскорбленный, не мог оставаться равнодушным.

— Еловые ветки и горстка земли.

— Что ты несешь? Я не понимаю! Сколько мне еще ждать?

— Самат, пойми, сейчас не время. Скоро Новый год, и вообще…

— Что «вообще», Ириша? Я задал простой вопрос: сколько ждать? День, два, неделю, две, до Нового года?

— До какого года?

— Ты это сейчас серьезно?

— Я ждала двадцать лет и никогда не требовала от тебя принимать решение.

— Теперь-то ты понимаешь почему? Ты и не хотела никаких решений. Тебе так хорошо!

«Да уж, лучше не бывает».

— Ира, а я? А мне что делать?

— И тебе ничего.

Она повесила трубку. Самат рассеянно слушал короткие гудки. Он не умел ничего не делать. Ему казалось, что время, проведенное с Ирой, постоянно было движением к чему-то хорошему, настоящему, ценному. И вот теперь, когда он стоял на пороге, находился у финишной черты, она предлагала сойти с дистанции. Он не мог ей позволить так поступить. Это было бы ошибкой, насмешкой над чувствами, вообще полным фиаско. Он пойдет к ней. Просто приедет, и все. Да, так он и поступит. Лекции закончились, в кабинете ничто не держит. Все. Бумаги в папках, руки в рукавах дубленки. Бег вниз по лестнице. Он должен посмотреть ей в глаза. Просто заглянуть, просто почувствовать, просто понять. И если поймет, что стоит ждать, тогда он будет, будет ждать еще пять лет, еще десять, двадцать, — столько, сколько она захочет, а потом…

— Самат!

Он обернулся. К такому обращению в стенах института Самат Зуфарович не привык, тем приятней стало осознание, что по имени у всех на виду его окликнула прехорошенькая барышня.

— Ильзира?

— Я просто проходила мимо, решила узнать, как дела.

«Ну да. А адрес моей работы тебе, наверное, привиделся во сне».

— Все в порядке, спасибо. Я как-то не думал, что у молоденькой девушки так много свободного времени, чтобы интересоваться делами такого зануды, как я.

— А я надеялась, что вы… ты… станешь интересоваться моими делами…

— Я просто, ну, ты понимаешь… — Самат впервые оказался в такой ситуации, но это не помешало ему сказать именно то, что одни обычно говорят, а другие ожидают услышать: — …закрутился как-то.

— Ты ушел из дома?

«Кто из вас кому позвонил: мама тебе или ты ей?»

— Ушел.

— Надолго?

— Не знаю. Возможно, навсегда.