Дорога на Мачу-Пикчу - Николай Дежнев

— Не обижайся Дим, но ты обознался! Не был я в Афгане, я вообще в армии не служил…

Дож посмотрел на меня исподлобья:

— А кого, по твоему, я на себе таранил? Или, скажешь, что никогда не видел Алимугула?.. Снег в тот день валил прямо с чистого неба, крупный такой, как бывает только в сказках под Новый Год. В Фургамундже мы никого не нашли, какая-то сука духов предупредила, а когда пришел приказ отходить из кишлака, тут нас и прижали. Просачивались поодиночке, перебежками. Ты прикрывал, шел последним, они успели пристреляться. Сам вместе с ребятами тебя в «вертушку» грузил…

Я открыл было рот возразить, но он без предупреждения ткнул меня кулаком под ребра:

— А это что? Или, скажешь, таким мама родила?..

Я опустил глаза, мои обнаженные из-за жары грудь и живот пересекали два страшных белесых шрама.

Дож начал раздражаться:

— Я и с хирургом в полевом госпитале говорил, из тебя одного свинца наковыряли с полкило! Еще думали, ты иностранец, твердил в бреду про какую-то пикчу, которую тебе кровь из носа надо увидеть…

Я окончательно растерялся. Не может незнакомый человек знать такие вещи! И этих жутких шрамов у меня никогда не было и откуда они взялись я понятия не имел. Можно было, конечно, начать ему поддакивать и врать в унисон, но не хотелось. Димка кровь проливал, не такая же я скотина, чтобы к нему примазаться:

— Как хочешь, старик, только вижу тебя впервые!

Ожогин зло затянулся сигареткой, посмотрел на меня оценивающе:

— Слушай, может тебя еще и контузило? Ребята говорили, такое бывает, память отшибает начисто. Только что-то не пойму: теперь-то, в послесмертии, какая разница?..

Не желая обижать парня, я изобразил на губах нечто вроде сочувственной улыбки.

— А может, все значительно проще? — прищурился Дож и сплюнул через зубы. — Может, ссучился ты, Дорофей, раз своих не узнаешь! Такое тоже случается…

Достал из кармана сигареты и вложил с размаху пачку мне в руку:

— Держи по старой памяти, не один пуд соли вместе съели! — прибавил к ним зажигалку, усмехнулся: — У меня в преисподней проблем с огоньком не будет…

Я сделал движение коснуться его плеча:

— Поверь, это совпадение…

Димка сбросил мою руку. На его бескровных губах появилась презрительная усмешечка:

— Верю, чего ж не поверить! — вдавил окурок каблуком в песок. Посмотрел мне в глаза: — Кучеряво, Глеб, устроился! Плохо ли служить при воротах, как при штабе писарем, запускать в геенну огненную таких бедолаг, как я? Работенка не пыльная, а нам… — покачал головой, — нам деваться некуда!.. Думаешь, наверное: чего он ко мне привязался? Боишься: хочу занять твое место?.. Не бзди, старичок, я не из таких. Много за мной всякого, а вот подлости не водится! — расправил широкие плечи. — Да, в ад идти страшно, но ведь не страшнее, чем нам с тобой было тогда под Кандагаром!

Шагнул к входу в пещеру, обернулся:

— Эх, Глеб, Глеб, лучше бы я тебя не встречал!..

Непроглядная чернота сомкнулась за его спиной, как воды омута. Я уже не пытался понять, что происходит. Да и как понять, как принять тот факт, что ты весь исполосован шрамами, если нет никакой возможности выкинуть из памяти день, воспоминания о котором жгут стыдом? Можно убедить себя в том, что ты был контужен, что доверять себе нельзя, что голова работает с перебоями, можно убедить себя в чем угодно, только куда, в таком случае, девать стоящую перед глазами лоснящуюся харю Гайденко — с ней-то что делать? Как забыть заискивающую суетливость отца? Ломающиеся в жалкой улыбке губы матери? Унизительные поиски денег?.. Нет, такое не забывается, а тут, оказывается, ты чуть ли не герой России!

Я в изнеможении опустился на песок. Поневоле позавидуешь буддистам, научившимся ничего не хотеть и ни о чем не думать. Пропади оно все пропадом, затянись фекалиями! Нет у меня больше сил жить, были, а теперь нету.

Как в фильмах ужасов давящее небо начало медленно опускаться, распластывая меня на земле. Навалилась мутная дурнота. Жизнь заканчивалась, как пленка в кинопроекторе, перед глазами пошли метущиеся, рваные кадры, но это было не забытье. Ах, если бы, если бы! Но, нет! Я видел все наяву, видел в цвете и малейших деталях. А еще говорят, никому не удается заглянуть в собственную могилу… Врут! Сашка с сыном стояли у потревоженной ограды, коллеги сгрудились поодаль. На соседней аллее рвал душу оркестр, три калеки со скрипочками. Цветы, венки… Интересно, по сколько скидывались? Сотруднички — мало я им платил? — наверняка жались, скаредничали. А на лентах что написали? «Дорогому и любимому…» — последнее вряд ли, но в целом, с учетом торжественности момента, сойдет. «Спи спокойно…» — если «спокойно», то от службы безопасности. «Гениальному руководителю…» — тут явно перебор! От кого венок? Ах, от бухгалтерии!.. Известные задолизы, только что-то припозднились. Как много узнаешь о себе интересного, стоит помереть!

Речь будет толкать Егоршин, он в таких делах поднаторел. Хотя таланта для этого не требуется, набор слов стандартный: человек — либо творческий, либо редких душевных качеств, сгорел — так это точно на работе, больше гореть негде… А вот это что-то новенькое! Обещают повесить на доме мемориальную доску?.. Тут, ребята, вы погорячились, пробить такое в Москве стоит хороших бабок, я, будь у меня выбор, взял бы деньгами… Помнить, как водится, будут вечно — на пару месяцев можно твердо рассчитывать. Внес неоценимый вклад — устарело, теперь даже бессребреничество имеет свою цену, но гроб достойный, лакированного дерева, на нем экономить не стали…

Только для человека, который в гробу, странное у меня возникло ощущение, будто я не один. Похороны, как известно, дело не только личное, но и сугубо индивидуальное, правда с учетом паленой водки, домовины можно сколачивать сразу на троих, но не такой уж я ничтожный человек, чтобы не рассчитывать на прайвеси! Зачем же в таком случае толкать усопшего в бок? Воля ваша, но с покойным так не обращаются…

Дядюшка Кро подкрался тихо, как партизан, только в зубах держал не гранату и даже не обоюдоострый финский нож, а кусок цветастой тряпки. Распластавшись рядом со мной, выплюнул его с омерзением:

— Тьфу, голая синтетика!

Я сел и обвел взглядом тоскливый пейзаж. Над Летой успел спуститься туман, с угрюмого, серого неба лился безжизненный, не отбрасывающий теней свет.

— Черт бы тебя побрал, Дорофейло, вот уж кого не ожидал увидеть! И это после всех моих трудов…

В голосе дядюшки Кро звучало разочарование, но и что-то еще, что, при желании, можно было принять за тщательно скрываемую радость. Мне же радоваться было нечему, его возвращение ставило жирную точку в моей прижизненной биографии. Не знаю, что он в моем прошлом натворил, только ожидаемого результата это не дало и на печальное настоящее никак не повлияло. Сценарий жизни в главных его чертах остался неизменным. Выходит, врал Бредбери, врал безбожно, когда писал, что смерть бабочки способна изменить судьбы мира. Писателям нет дела до правды, им бы только поразить своими выдумками пресыщенную толпу. Бабочка?.. Какая, к черту, бабочка, когда судьбы сотен миллионов людей вообще ничего не значат!..