Каменный век. Книга 5. Народ Моржа - Сергей Щепетов

Одно полушарие Семенова мозга эту версию приняло, а другое воспротивилось. Сей феномен оно могло объяснить только одним способом – приближением моря, причем холодного: «Внутренние части материка отгорожены от него хребтом. Река течет в обширном понижении рельефа, по которому влажный и холодный воздух проникает далеко на запад – вот и вся любовь. Нечто подобное я наблюдал в Северном Приохотье и вокруг Магадана. Там зона „приморского" климата составляла от силы десяток-другой километров. А здесь?»

Подтверждались, в общем-то, сразу обе догадки – когда навстречу дул ветер, становилось не на шутку холодно. Семен кутался в шкуры, а неандертальцы грелись работой – начинали активней орудовать веслами, поскольку иначе катамараны переставали продвигаться вперед.

Хорошая погода, как известно, может смениться только плохой – а чем же еще?! Это однажды и случилось – небо затянуло низкими тяжелыми тучами, казалось, вот-вот и вправду пойдет снег. Укладываясь вечером спать, Семен использовал весь свой запас шкур и теплой одежды. Все равно было плохо – то здесь, то там поддувало. Залезть же в спальный мешок он не решался – кругом вода, мало ли что.

Его разбудили посреди ночи. Может быть, конечно, и не посреди, но тьма была кромешная.

– Что еще стряслось? – начиная стучать зубами, пробурчал Семен. – Какого черта?

– Ничего не видно, – спокойно ответил правый передний гребец. – Совсем ничего.

– Здрасте! – начал злиться Семен. – Всегда ночью было видно, а теперь не видно?

– Сейчас две тьмы.

– Что-о?

Впрочем, можно было и не переспрашивать – Семен понял сам и ужаснулся: туман. Ночью!

– Мы двигаемся?

– Да.

– Куда?

– Туда.

– Ясное дело… Где берег?

– Не знаю.

Переползая через тюки с грузом, Семен подобрался к краю палубы, нащупал бухту ременной якорной веревки и вывалил привязанный камень за борт: «Никакой каменный якорь, конечно, не удержит на месте огромный катамаран, но хоть глубину проверить…»

До дна Семен не достал – веревки не хватило. Зато висящий в толще воды камень явно «отставал» от судна, что однозначно свидетельствовало о том, что катамаран движется, причем с приличной скоростью.

– Это похоже на самоубийство, – сказал Семен по-русски.

– Почему похоже? – спросили из темноты тоже по-русски.

– Это ты, Килонг? – узнал голос Семен. Парень находился рядом – исполнял роль второго левого гребца. – Может быть, и не похоже – это настоящее самоубийство и есть. Где остальные лодки?

– Идут за нами.

– Откуда ты знаешь?

– Слышу их весла.

В это Семен готов был поверить, хотя сам ничего не слышал.

– Куда вы гребете?

– Не знаю, Семен Николаевич. Только если не грести, то мы все равно куда-то плывем.

– А вдруг половина катамаранов уже потерялась?!

– Не знаю… На последнем был Лхойким – может, его позвать?

– Далеко ведь, – засомневался Семен. – Впрочем, слух у вас хороший. Ну, затыкайте уши – сейчас кричать буду. ЛХОЙКИ-ИМ!!! – проорал Семен в темноту – примерно в том направлении, где должен быть хвост каравана. – ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?!!

Ничего в ответ Семен не получил. Ну, разве что некое подобие слабого эха. Впрочем, возможно, ему это почудилось.

– Что я говорил? Нету их!

– Почему? – удивился гребец. – Откликнулся же!

– Блин! – рассердился Семен. – Сколько раз вам объяснять, что не слышу я тихие звуки! Не слы-шу!

– Да он вроде не очень тихо, – начал оправдываться бывший школьник. – А плывем мы от берега.

– От какого берега?! Сейчас что, в другой, что ли, воткнемся?

– Не-е, Семен Николаевич, другого нету.

– Как это?! – изумился Семен. – И… И вообще: откуда ты знаешь? Только что говорили, что ничего не видно!

– Ну, это… Не видно, конечно. Зато слышно.

– Та-ак, – поскреб затылок Семен. – Эхо, что ли? Отраженный звук?

– Н-не знаю… Наверное… А только берег – там.

Рассмотреть в темноте направление, указанное, вероятно, рукой, Семен не смог. На всякий случай он задал вопрос всем присутствующим – по-неандертальски:

– Вы тоже слышите берег?

– Да.

– Где он?

– Сзади.

– Поворачивайте! Будем идти вдоль берега! Не ближе и не дальше. Понятно?

– Его больше не слышно.

– Ясное дело… – пробормотал Семен на родном языке. – Что ж мне теперь, все время орать?!

– Это очень больно, Семен Николаевич, – сказал Килонг.

– Ничего, – вздохнул Семен, – у меня глотка луженая!

– Нам больно, когда вы кричите, – пояснил парень. – А что такое «луженая»?

– Крепкая, значит, – не стал вдаваться в подробности Семен. – Про ваши уши я и забыл. Интересно: наша кроманьонская традиция орать перед дракой не со времен ли неандертальских войн сохранилась? Что же делать-то?

Впрочем, выход Семен придумал довольно быстро. Якорную веревку он смотал на локоть, а сам якорь отрезал. Потом ощупью дополз туда, где было привязано каноэ, болтающееся за кормой на коротком поводке. Этот поводок он нарастил веревкой, привязав ее конец к палке палубного настила. Потом, рискуя перевернуться, перелез в утлое суденышко. Прежде чем расстаться с катамараном, повторил приказ для гребцов:

– Идти вдоль берега! Не ближе и не дальше! А я для вас шуметь буду. – Он помолчал и добавил по-русски: – «…Я вам спою еще на бис!»

Свое местоположение Семен мог определять лишь по слабому плеску весел да состоянию веревки. Когда она натянулась, он набрал полную грудь воздуха и заревел в темноту:

– …Нас мало и нас все меньше Осталось,

А самое страшное, что мы врозь.

Но из всех притонов,

Из всех кошмаров

Мы возвращаемся – на «Авось»!..

Семен перевел дух и спросил обычным голосом:

– Ну как?

– Нормально, Семен Николаевич! – донеслось издалека. – Уже поворачиваем.

– Ну, слушайте дальше, – ухмыльнулся Семен. – «Юнона и Авось» почти про нас написана. Вот только я – Васильев, а не Резанов, и к тому же не камергер:

– …Вместо флейты поднимем фляги,

Чтобы смелее жилось.

Под российским крестовым флагом

И девизом: «Авось!»…

Конечно же, Семен пожалел, что так опрометчиво хвастался своим горлом: кричать пришлось долго – до самого рассвета. Он раз за разом повторял весь свой немаленький репертуар, а в перерывах кашлял, плевался и матерился. Наверное, была в этом какая-то мрачная символика – новый, незнакомый мир, спрятанный тьмой, откликался на старые песни и вбирал в себя длинный караван неуклюжих судов.