Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

Никаких часовых не было заметно. Поэтому Семён Плахов, старший из дозора, помня приказ — разузнать как можно больше, решил послать несколько проверенных бойцов подойти поближе. Сашки среди них не было. Видимо, командиры — и всего отряда, и дозора — до сих пор думали, что не вполне надёжен. Может, по выражению глаз, а может, по тому, как пальцы парня сжимали винтовку, они чувствовали, что на него можно положиться, только когда он под чутким руководством.

Минут через пять один из посланных «на передовую» вернулся.

«Вон там, — наполовину жестами передал свою мысль Волков, появившийся из-под земли, как снежный человек. — Баня. Парится какой-то из ихних. Сейчас сцапаем».

Сашка действительно увидел в той стороне одиноко стоящую постройку. Над ней тоже поднимался дымок, но для дома она была слишком маленькой. Кругом было темно, свет в её единственном окошке не горел.

«Нет, — возразил так же, движениями рук и мотанием головой, Плахов. — Не идём. Опасно. Лучше ещё подождать».

И Сашка догадался, почему. Кто знает, сколько их там внутри в предбаннике сидит, водку пьёт и в карты играет? Может, все человек десять.

Конечно, разведчики их одолеют. Но будет много шума, а если и не будет, то потом другие «сахалинцы» найдут кровь и следы борьбы. А на посёлок идти рано. Вшестером против семидесяти или шестидесяти негодяев — это без шансов.

Они прождали ещё пару часов, прячась от ледяного ветра, — половина в развалинах давно сгоревшего магазина, половина метрах в ста от него, в железной бытовке, оставшейся после каких-то рабочих. Наблюдение не прекращали ни на минуту, сменяясь каждые полчаса.

И вдруг удача им улыбнулась. Было уже совсем темно, хоть глаз выколи, но у Волкова был не только ночной прицел, но и тепловизор, настоящий армейский, добытый мстителями как трофей в битве за столицу. Даже удивительно, как ордынцы могли заставить ещё пятьдесят-шестьдесят лет назад сделанную штуку работать. Не могли же они производить такое до сих пор. Или покупать где-то.

Волков увидел, как по улице движется одиночный силуэт. Человек шёл быстро — явно на лыжах. Но то и дело останавливался, воровато озираясь. Несколько раз даже низко пригибался к земле. И идти старался в тени заборов. Явно чего-то опасался. Мстителей, про которых в стане врага уже не один день должны были ползти слухи? Или своих собственных товарищей?

Неуверенно стоя на лыжах, мужик тащил тяжёлый рюкзак. При нём была винтовка, и он явно еле шёл под тяжестью навьюченных на него вещей.

Дезертир! Своих решил кинуть. Сама судьба его им послала.

Даже если бы удалось «чисто» уделать тех, в бане; допросить, а потом кокнуть, прикопав где-нибудь в овраге в снегу — «сахалинцы» бы переполошились. Но если пропадёт кто-то тепло одетый, да ещё и с вещами, то все подумают, что он сам дёру дал. Искать не будут.

Трое — один из Киселёвки и двое из Прокопы, выбрали место для засады, подкрались к незадачливому ордынцу, дали по голове свинчаткой и уволокли к лесу. А там кинули в сани, связанного и с кляпом во рту. Собак не было, роль ездовых лаек выполняли они сами.

Куль начал шипеть и ругаться, но после нескольких несильных ударов замолчал и дальше только тяжело сопел. Впрочем, пасть ему кляпом заткнули.

Допрашивать его Плахов стал тут же, когда они удалились на пару километров от деревни. Человек назывался десятником. Звали его Ильдар, а непроизносимая фамилия заканчивалась на «-тдинов». Был он с Западного Урала: то ли татарин, то ли башкир. Это их не удивило. В самом Заринске и Кузбассе татар было предостаточно. Но это был чужой татарин, и им была без разницы его народность.

Это были уже бывшие «сахалинцы». Сильно отставший от других отряд, который должен был ждать сигнала и после получения приказа выдвигаться в Новый Ёбург. Но то ли из-за кривых рук у них сломалась рация, то ли погибли или потерялись все те, кто умел ею пользоваться. Связь с командованием пропала, и теперь они просто не знали, что им делать.

Большего Плахов не смог у него выпытать — смелый оказался чертяка и боли не боялся. Да и не приходили в голову другие важные вопросы. Поэтому старший дозора решил доставить пленника во временный лагерь для обстоятельного допроса.

А дальше… произошёл прокол, который чуть не стоил им всей операции. Когда они на секунду потеряли бдительность, «язык», привязанный к саням, рванулся всем телом и разорвал оказавшуюся гнилой верёвку. И побежал. Звучит смешно: «язык» побежал, но им было не до веселья. Пришлось его догнать, а потом, поскольку тот отбивался как дикий зверь, да ещё и орал как оглашенный, — зарезать, когда он чуть сам не располосовал одного из сибиряков его же ножом.

Слава богу, сильный ветер дул со стороны деревни — и крики уральца не услышал никто. Тело оттащили подальше и бросили в овраг, закидав ветками и снегом. Теперь найдут его разве что волки.

Схему примерного расположения занятых людьми домов разведчики набросали, можно было возвращаться.

Вечерней атаки ждали как праздника. Со времен битвы за Заринск перед ними впервые была хоть какая-то сила.

— Всех порешим, — произнёс Волков-Колотун и поднял руку со сросшимися пальцами, в которой каким-то образом умел держать нож. — Пленных брать незачем. И так всё знаем.

В драке он этим ножом умел орудовать обеими руками, и здоровой, и… альтернативной.

— А заодно накажем этот клоповник, — выступил вперёд Григорьич; после пыток, которым подвергли его жену в санатории «Полухинский», он имел к ордынцам свои счёты. — Какого чёрта они их привечают, этих уродов?

— Нет, — отрезал Пустырник. — Нам нужна деревня как перевалочный пункт. Поэтому строго никаких казней, пыток и прочего веселья. Ты не знаешь здешних раскладов.

— Знать ничего не хочу, — упрямо твердил кузнец.

— Не знаешь, чем тут люди живут, — повторил Пустырник. — Одни, без защиты. Я не думаю, что они по своей воле этих тварей пригласили. Захару в Заринске надо было поддерживать с Кузнецово прочную связь. Держать тут пост и что-то типа фактории. Тогда мы… точнее, он — знали бы заранее о приходе армии СЧП. А может, и их цели бы знали.

— Ну, ты политик, блин, Евгений, — с уважением произнес бородатый специалист по металлам и надолго замолчал.

А Сашка задумался. Как ни любил он своего