«Гудлайф», или Идеальное похищение - Кит Скрибнер

— Как он выглядит? — спросила Коллин.

— Бледноватый какой-то. — Интересно, Браун каждый раз просыпался, когда они ящик открывали, или нет? — Впрочем, нормально. Лучше, на самом-то деле. — Один раз, вспомнил Тео, Браун не пошевелился, пока Тео не сорвал у него со рта клейкую ленту. Точно, в тот единственный раз так оно и было.

Коллин открыла багажник — достать минеральную воду и бинты. Прикрыв лицо рукавом, Тео сделал несколько шагов внутрь бокса. В ящике, под сплетением натянутых над ним веревок, Браун лежал совершенно неподвижно.

Тео поскреб шею под подбородком. Из-под бороды проступал пот. Скорей бы уж сбрить эту чертову штуку!

«А что, если…» — только и успел подумать Тео. Да какое, к черту, «если»? Во-первых, это не его, Тео, вина. Он шагнул поближе к ящику и взглянул на бледное лицо Брауна, на его бесцветные руки. Багажник «мерседеса» захлопнулся. Тео присел на корточки у ящика и принялся распутывать узел в том месте, где веревка проходила через отдушину. К горлу подступала тошнота. Нельзя, чтобы их успех снова был у них отнят. Коллин на цыпочках приближалась к нему, словно надеясь, что, если идти вот так, вонь будет не такой ужасной.

— Спит? — Ее голос звучал глухо из-под носового платка, которым она прикрывала нос и рот.

Тео стал резко дергать веревки, расшнуровывая их защитное плетение — ящик сотрясался; Тео не сводил глаз с Брауна. Он молил, чтобы у Брауна дрогнуло плечо, чтобы он повернул голову, чтобы чуть слышно простонал сквозь заклеившую рот ленту. Он снова дернул веревку, и ящик скрипнул о бетонный пол.

— Полегче, — сказала Коллин, аккуратно раскладывая на бетонной плите ножницы и чистую марлю. Все еще закрывая рот и нос платком, она наконец подошла к ящику. — Не-е-ет! — прошептала она.

Она медленно протянула руку над фанерным краем ящика, и ее пальцы остановились в нескольких дюймах от щеки Брауна. Она качала головой. Кожа Брауна не была потной, грудь не приподнималась от дыхания. Рука Коллин повисла над его лицом.

— Нет-нет-нет, — причитала она.

А Тео пытался молча внушить ей, чтобы она не касалась Брауна. Он хотел, чтобы оба они как можно дольше оставались в неведении, чтобы подольше не знали наверняка.

Кончиками пальцев Коллин дотронулась до щеки Брауна и сразу же отдернула руку, как от укуса.

Тео не мог взглянуть ей в глаза. Он просунул руку под пиджак Брауна, прижал ладонь к его груди. Одежда Брауна была влажной. Тело — теплым, но ведь в боксе сейчас, наверное, не меньше ста градусов.[57]Тео дернул за клейкую ленту на переносице Брауна и стянул ее с одного глаза. Большим пальцем приподнял веко. Резко шлепнул Брауна по щеке.

Черт возьми!

Пот щипал Тео глаза.

Коллин свернулась в комочек на рулоне ковролина.

— Мы же не… — начал было Тео, но Коллин уткнулась головой в собственные колени, и он умолк.

Коллин издавала какие-то странные, мяукающие звуки. Тео отер ладони о штаны и, придвинувшись поближе к жене, обвил ее рукой. От рыданий у нее содрогалась спина, подрагивала повлажневшая от пота блузка. Он обнял ее покрепче, пытаясь как бы выжать из ее тела эти странные звуки, заставить их излиться до конца одним мощным выплеском. Это были звуки, ни на что не похожие, раньше она таких никогда не издавала. Как могло случиться, что его жена, с которой он прожил двадцать пять лет, издает звуки, каких он от нее никогда до сих пор не слышал?

Голова у Тео кружилась. В то первое утро, когда они сняли этот бокс, погода стояла прохладная, но если сейчас, в пять, тут такая жарища, то в полтретьего или в три… Коллин была права.

Он хотел что-то сказать, чтобы ее утешить, но она, как бы понимая, что он вот-вот заговорит, всхлипнула, с трудом вдохнув воздух, и мяукающие звуки стали еще громче. И Тео понял, что эти звуки были не похожи на то, что он когда-либо от нее слышал, потому что они вдвоем… здесь… вот так… она никогда ничего подобного и представить бы себе не могла.

Тео притянул ее лицо к своей груди. Ему не хотелось, чтобы его жена видела умершего человека связанным в ящике, который построил он. Ему не хотелось, чтобы она вспомнила, что розовый с белым плед, мокрый от мочи и пота этого человека, когда-то был покрывалом на их кровати. Он, Тео, двадцать пять лет пытался защитить жену и детей от ужасов современного мира. В этом все дело. Ради чего он старался все эти три дня? Тео твердо знал — всякая женщина надеется, что мужчина ее защитит.

Он смотрел, как у него на запястье муха пьет из капельки пота. Муха взлетела и, жужжа, стала описывать зигзаги над телом Брауна, затем опустилась ему на башмак — черный остроносый башмак, совершенно утративший свой блеск. Однако на самом кончике носка, куда и уселась муха, кожа по-прежнему блестела, как тщательно вытертая слива. Тео всегда любил сливы. Последние лет двадцать, каждый раз, как он видел сливы, он их покупал, но уже много лет ему не удавалось попробовать по-настоящему хорошую сливу.

Он крепче прижал к себе Коллин, самой силой своего объятия уговаривая ее открыться ему, облегчить свою душу. Он обхватил руками ее узкие плечи, потянул к себе и почувствовал, как она отшатнулась.

«Не надо так со мной! Не вини меня! — хотелось ему крикнуть жене. — Прошу тебя!» Но он лишь спрятал лицо в ее волосах. Все, чего он всегда хотел, это — заботиться о ней.

Тео наконец-то убрал свою потную руку с ее спины, потом отошел и встал перед открытой дверью, глядя наружу. Даже при том, что прохладный свежий воздух теперь проникал внутрь бокса, Коллин было трудно дышать. Бетонный пол и стены излучали зной. Крыша поскрипывала. По коже головы, под волосами, ползли струйки пота.

Коллин хотелось, чтобы Тео опустил дверь снаружи, чтобы оставил ее в боксе одну с мистером Брауном. Она хотела остаться здесь, рядом с его телом, с этим его зловонием, с его смертью. Ей хотелось лечь на пол и уснуть. Уснуть сном без снов, потому что все ее сны, все мечты оказались ложью, обманчивой иллюзией, что она вполне достойна собственных фантазий. Теперь она твердо знала, что она такое: женщина, похитившая человека ради денег, связавшая его по рукам и ногам, уложившая в гроб и день за днем наблюдавшая, как он умирает.

А сегодня — воскресенье. Ходил ли он по воскресеньям в церковь? С женой? О чем бы он сегодня молился? Молился бы о том, чтобы больше любить жену и детей? Благодарил бы Господа за все то, чем Он его благословил? Молил бы простить ему прегрешения? А сама она — обретет ли она когда-нибудь прощение? Или Тиффани и Брук получат в наследство этот позор, эту вину, передадут и своим детям, и так дальше и дальше — на много поколений вперед? Коллин молила Бога, чтобы Малкольм и Дот прожили подольше. Слава Богу, ее родителей уже нет на этом свете. Она молилась, чтобы у Тиффани хватило сил пережить все это, но в глубине души знала — нет, не хватит. Та стабильность, пусть совершенно незначительная, которую все же давала девочке мать, удерживала Тиффани от катастрофы. Тиффани станет второй жертвой Коллин и Тео.