Я и Он - Альберто Моравиа

Вышагивая, как всегда, впереди меня, Маурицио входит в калитку и неторопливо, засунув руки в карманы, направляется по дорожке, ведущей к вилле — низкому, одноэтажному строению из красного кирпича. Мы идем по белому гравию, мимо сочно-зеленых клумб, ослепительно освещенных фонарями, умело скрытыми в самшитовой изгороди. При нашем появлении из открытой галереи выступает фигура и движется нам навстречу. Это Флавия, невеста Маурицио. Пока она приближается, я успеваю ее рассмотреть. У нее длинное, бледное, лошадиное лицо, увенчанное буйной рыжей гривой. Поражают огромные, поблекшие, мутно-голубые глаза, особенно выделяющиеся на фоне мертвенно-белой, как у привидения, кожи. Она ступает вяло, неторопливо, передвигая длинные ноги с какой-то нарочитой светской медлительностью. Перекошенное платьице (из декольте стрелой вздымается прямая шея) топорщится чуть выше талии, словно набитый всякой всячиной пакет. Еще одна выпуклость, тоже напоминающая объемистый пакет, вздувает платье пониже спины. Теперь она уже совсем близко, так сказать, крупным планом: глаза и бледное лицо действительно как у призрака, а на щеках, шее, груди, руках и ногах — целые россыпи морковных веснушек. Деланным, как и ее движения, светски-наигранным голосом она произносит: — Куда вы пропали? Группа давно уже в сборе. Люди теряют терпение и начинают возмущаться. Что с вами приключилось? — Пробки. Это Рико, — отвечает Маурицио.

— Привет.

Флавия крайне забавно пожимает мне руку: мягко и чувственно, но в то самое мгновение, когда кажется, что рукопожатие вот-вот перейдет в ласку, пальцы ее разжимаются, и моя рука падает в пустоту.

— Я очень рад, что могу встретиться с вашей группой, — обращаюсь я к ней. — Уверен, что диспут будет очень интересным. Это будет встреча двух поколений. Такие встречи очень полезны, их надо проводить чаще. Жаль только, что я узнал о ней в последний момент. Иначе набросал бы коекакие тезисы.

Флавия сдержанно хихикает в белую веснушчатую ладошку и отвечает с некоторой игривостью: — Думаю, что и без тезисов диспут пройдет удачно.

Флавия неторопливо идет рядом со мной. Вид у нее радушный и в то же время слегка высокомерный. Верно, сказываются былые снобистские замашки. Между тем, явно прельстившись миловидными чертами Флавии, "он" уже нашептывает мне привычный вздор: "- Притворись, что оступился, и подтолкни ее в бедро, немного развернувшись, так, чтобы она догадалась о моем присутствии, о моем восхищении, о моем желании".

Невыносимый тип! Делать мне подобные предложения именно теперь, когда меня наконец-то собираются представить группе! Это же неминуемый риск, ведь Флавия наверняка подумает обо мне черт знает что, и тогда все пропало! Естественно, я оставляю "его" подначки без внимания и бодрым голосом говорю Маурицио: — Я благодарен тебе за возможность встретиться с группой. Я пожертвовал пятью миллионами, но вовсе об этом не жалею. Есть вещи, за которые, сколько ни плати, все равно будет мало.

— Ты прав, — роняет Маурицио в ответ.

Флавия ведет нас прямо в дом. Миновав открытую галерею, мы входим через застекленную дверь в гостиную и неожиданно оказываемся за столом, установленным перед тремя рядами стульев, на которых сидят человек тридцать парней и девушек: группа. В гостиной, узкой и длинной, довольно низкий потолок; мебель вынесли, чтобы освободить место для стульев; из всей обстановки остались только настенные украшения, какие обычно встретишь на приморских виллах: гарпуны, спасательные круги, штурвалы, рыболовные сети, верши, ростры, черепашьи панцири и т. д. На столе, застеленном красным сукном, стоят микрофон, бутылка воды и два стакана. Слева от стола я, к полному своему изумлению, замечаю самый настоящий трехцветный красно-желто-зеленый светофор, точь-в-точь как на уличных перекрестках, только размером поменьше. Взглядом слежу за шнуром светофора. Вначале он тянется вдоль левой стены, затем опускается на противоположном конце гостиной к маленькому столику, на котором стоит черный ящик с пультом, сплошь утыканным кнопками. За столиком перед ящиком сидит молодой человек.

Спрашиваю у Флавии вполголоса: — А зачем здесь светофор? — Чтобы регламентировать выступления.

Окидываю глазами гостиную. Все юноши и девушки, как говорится, из хороших семей, хотя и необязательно таких богатых, как семьи Маурицио я Флавии. Хлопчатобумажные, бархатные, шерстяные водолазки, шали, майки, пончо и брюки кричащих цветов; экстравагантные сандалии и туфли; множество бородатых и долгогривых; при этом, как бы в противовес такому разнообразию нарядов и причесок, — редкостное, неожиданное, мрачновато-чинное выражение лиц. Чувствую на себе внимательные, зоркие, оценивающие взгляды. Внезапно, пока я все еще задаюсь вопросом, что может означать подобный прием, прямо над моей головой вспыхивает светофор. Поднимаю глаза и вижу, что загорелся желтый свет. В тот же миг, в качестве наглядной иллюстрации причинно-следственной связи, собравшиеся, все, как один, встают и начинают хлопать. Тем не менее всеобщая овация не кажется мне спонтанной. Рукоплескания звучат столь единодушно и ритмично, что не могут не быть отрепетированными. Сколько длится это битье в ладоши? Может, минуту. В любом случае у меня такое впечатление, что долго, слишком долго, чтобы сойти за искренние, сердечные аплодисменты. Однако хлопают, судя по всему, мне; я чувствую ужасную неловкость и, стараясь скрыть ее, тоже принимаюсь натужно хлопать. Тогда удивительным образом, словно указывая на то, что я не должен хлопать, следующий сигнал светофора разом прекращает рукоплескания. Поднимаю глаза. Светофор показывает зеленый свет. Маурицио подходит к столу и вздымает руку, как бы прося слова. В наступившей тишине он говорит: — Знакомьтесь. Это Рико. Как вам известно, продюсер Протти поручил ему помогать мне в работе над сценарием "Экспроприации".

Клац. Смотрю на светофор и вижу, что на сей раз зажегся красный свет. Быстро соображаю: желтый свет значит аплодисменты, зеленый свет — выступление, а красный? Ответ следует незамедлительно. Молодые люди начинают скандировать хором, не вставая с мест и стуча ногами об пол: — Че — да, Протти — нет! Все ясно: красный означает противоположность желтому, то есть противоположность аплодисментам, иначе говоря, неодобрение, враждебность. Теперь уже я не собираюсь присоединяться к хору. Главным образом потому, что, узнай Протти о моей выходке, он запросто отомстит — лишит меня работы. Конечно, особо революционными такие умозаключения не назовешь, но как прогнать от себя подобные мысли? В общем, я изображаю на лице понимающую улыбку и жду, когда хор умолкнет. В этот момент неожиданно раздается "его" шепоток: "- Будь добр, посмотри на Флавию".

Смотрю. Флавия стоит рядом со мной; чтобы взглянуть на нее, я отступаю немного назад. Воодушевившись, "он" наседает: "- Обрати внимание, какая высокая, подбористая, стройная, поджарая! Оцени бюст, глянь пониже спины: какие объемы, какой охват! А с какой возбуждающей небрежностью наброшено на весь этот бугристый соблазн ее невзрачное, перекособоченное платьице, прилипшее к нижнему белью на самых выпуклых местах! Да это не женщина, а мечта с привязанными к ней разными аппетитными штучками, как на чудодереве! — А я ради твоего удовольствия должен, стало быть, забраться на эту мечту? — Вот именно".