Целую, твой Франкенштейн. История одной любви - Дженет Уинтерсон

Я прочла сатирическую заметку, содержащую «отзывы» о машине от Бульвера-Литтона и других известных писателей. В ней говорилось: «Теперь я могу сочинить трехтомный роман стандартного объема за каких-нибудь сорок восемь часов, тогда как раньше мне для этого требовалось как минимум две недели…» И чуть ниже: «Я весьма доволен Механическим писателем господина Бэббиджа… Осмелюсь предложить ему изобрести аналогичное устройство, которое восполнит оставшийся пробел, – Механического поэта».

– Отец за такие слова вызвал бы на дуэль! – воскликнула Ада. – Слыханное ли дело! Байрон, выдающийся поэт современности, против машины!

– Вы правы, – кивнула я. – Тридцать лет назад он едва сдержался, чтобы не проткнуть Клер каминными щипцами. Нам пришлось срочно отослать ее в спальню.

– Каким он был, мой отец?

– Настоящее чудовище. И все же я его любила.

– Я бы хотела, чтобы он любил меня, – грустно улыбнулась Ада. – Ведь отец любил очень многих, правда? И женщин, и мужчин. Почему же у него не хватило любви на собственного ребенка?

– Байрон и Шелли, твой отец и мой супруг, были выдающимися личностями, – сказала я, ласково взяв Аду за руку. – Как и мой собственный отец, Уильям Годвин. – Она кивнула. – Однако выдающийся ум не гарантирует способности испытывать простые человеческие чувства.

– Бэббидж такой же, – проговорила Ада. – Сначала он всех расстраивает, а потом корит за стенания.

– Не огорчайся.

– Что вы, я не огорчаюсь. Признаться, я и сама предпочитаю цифры. В цифрах есть ясность, которой не хватает людям.

– Вы когда-нибудь увлекались поэзией?

– О, да! А вы знали, что Байрон в своих письмах нарочно запретил мне читать стихи и увлекаться воображением? Матушка, имея большие способности к математике, наняла для меня учителя по этому предмету, и я стала заниматься с юных лет. Она очень надеялась, что цифры остудят байроновский огонь в моей крови.

– Надо же! Я слышала совсем другое. Разве ваш пылкий нрав удалось обуздать?

Ада поднесла к губам небольшую трубку и закурила.

– Нет, не удалось, – засмеялась она. – Моей жизни среди цифр иной раз позавидуют те, кто живет среди слов! Есть отрицательные числа, воображаемые числа, и… если Бэббидж доделает свою машину, если мы изобретем математический язык, чтобы ее запрограммировать, этому механизму будет под силу решительно все! Например, вашему Виктору Франкенштейну не понадобилось бы бродить по склепам в поисках частей тел. Он мог бы просто создать мозг. Думающую машину! Задайте ей любой вопрос – конечно, переведенный на язык математики, – и механический разум даст ответ! Нужно ли в таком случае тело?

Ада села на пол перед выставленным в центре комнаты нагромождением шестеренок, рычагов и валиков. Я с некоторым трудом устроилась рядом.

– Предположим, машина построена. Но сможет ли она думать? – засомневалась я.

– Нет. Безусловно, нет! Машина извлекает любое количество заложенных в нее данных, в любой комбинации и по любому вопросу. Я написала статью о возможном применении машины для сочинения музыки. А потом посыпались шутки про механического писателя. Музыку породит не вдохновение, а то, что уже придумано человеком. Лишь человеческому разуму свойственен полет фантазии, в котором проявляется гениальная искра! Однако давайте говорить честно: большинство людей вовсе не гении и не нуждаются ни в чем гениальном. Им нужно разъяснение и знание. И с этой задачей прекрасно справится наша машина.

– Наверное, она будет гигантских размеров.

– Не меньше целого Лондона!

– Человеческий разум и впрямь удивительная штука! Ведь машина, которая выполняет не самые сложные его функции, займет собой пространство, равное целому Лондону!

– Вообразите, что удалось построить машину размером с город и поселиться внутри. Посреди непрерывных, бесконечных расчетов и извлечения данных возникнут здания и дороги. Люди превратятся в неотъемлемую часть машины.

– Где бы тогда заканчивалась машина и начинались мы?

– Это станет уже неважно, потому что границы исчезнут, – ответила Ада.

– Огромный город походил бы на человеческий ум?

– Машина объединила бы в себе множество умов. Наверное, умы всех, когда-либо живущих. Представьте, какой колоссальный объем знаний можно хранить и извлекать при помощи подобного устройства! Исчезнет нужда в необъятных библиотеках, в огромных затратах на печать книг.

– Я бы не хотела остаться без книг, – призналась я.

– Ваши личные книги никуда не денутся. Тем не менее обладать всеми книгами мира, или хотя бы многими, увы, невозможно. Кстати, слово liber переводится с латыни двояко: «свобода» и «книга». Верно?

– Да.

– Вы сможете выбрать для себя любое количество книг: сколь угодно много или, наоборот, совсем мало. В зависимости от желания и возможностей. Знания, накопленные человечеством во всем мире, во все времена, на всех языках, окажутся в вашем распоряжении.

– Неужели это уместится в одной машине?

– Учитывая размеры, строить больше одной непрактично, – пояснила Ада. – А поскольку она будет работать на паровой тяге, потребуется уйма угля.

Она помогла мне подняться на ноги и принесла бокал с вином. Наш разговор перетек к другим темам, в частности, к поэзии. Вечер удался на славу: было шумно, собралась блестящая публика. Дамы поражали красотой, и я заметила, что самые просвещенные курили трубки. Один мужчина, высокий, энергичный, темноглазый, показался мне смутно знакомым. Он держал в руке одну из перфокарт, которые я видела у Ады.

– Вы случайно не знаете, кто это? – спросила я у нее.

– Нет. Хотя я довольно часто вижу его у Бэббиджа, – ответила Ада.

Лишь под конец вечера, когда я забирала накидку и зонт, рядом возник загадочный незнакомец в плаще и клетчатых брюках с высокой талией.

Он с улыбкой протянул мне руку.

– Мэри Шелли?

– Она самая.

– Мы с вами встречались много лет назад.

Странно, он выглядел очень молодым и полным сил.

– В Лондоне или в Италии? – полюбопытствовала я.

* * *

Перед мысленным взором возникла картина: я открываю конверт. Шелли вывесился из окна. Кажется, мы в Риме. Звон колоколов, призывающих на мессу. Раскаленный воздух с улиц. В корзине кальмар, которого приготовят на обед. Я за письменным столом, разбираю почту из Англии. Счета. Ну, конечно, послание от отца. И, наконец, письмо, которое начиналось со слов: «Любезная миссис Шелли! Вскоре после вашего визита человек, назвавшийся…»

* * *

Незнакомец взял меня за руку. Как дико блестят его глаза, будто у ночного зверя!

– Виктор, – представился он.