Осень Средневековья. Homo ludens. Тени завтрашнего дня - Йохан Хейзинга

ходячих представлений о любви; остается стилизацией литературного эпизода. Таково весьма пространное повествование о поэтичной любви между престарелым поэтом Гийомом дё Машо и Марианной3* XIV столетия, Le livre du Voir-Dit11 (то есть Подлинная история). Поэту скорее всего было лет шестьдесят, когда одна знатная молодая особа из Шампани, Перонелла д’Армантьер12, будучи лет восемнадцати от роду, послала ему в 1362 г. свой первый рондель, в котором предлагала сердце лично ей незнакомому прославленному поэту и просила его вступить с нею в любовную переписку. Послание воспламеняет бедного больного поэта, ослепшего на один глаз и страдающего подагрой. Он отвечает на ее рондель, начинается обмен посланиями и стихами. Перонелла гордится своей литературной связью, с самого начала она не делает из этого никакой тайны. Она хочет, чтобы он правдиво описал их любовь в своей книге, включив туда и стихи, и письма. Он с радостью берется за это; «je feray, à vostre gloire et loenge, chose dont il sera bon mémoire»13. «Et, mon très-doux cuer, – пишет он ей, – vous estes courrecié de ce que nous avons si tart commencié? (Как могла она раньше?) Par Dieu aussi suis-je (куда как с большими основаниями); mais ves-cy le remède: menons si bonne vie que nous porrons, en lieu et en temps, que nous recompensons le temps que nous avons perdu; et qu’on parle de nos amours jusques à cent ans cy après, en tout bien et en toute honneur; car s’il y avoit mal, vous le celeriés à Dieu, se vous poviés»14 [«во славу и в похвалу Вам свершу я то, что останется на добрую память… И Вы, сладчайшее мое сердце, <…> укоряете себя, что начали мы столь поздно? <…> Клянусь Богом, я тоже <…>; но вот верное средство: устроим нашу жизнь столь хорошо, сколь только возможно, в месте и времени, и наверстаем потерянное, дабы и через сотню лет о любви нашей говорили хорошо и с почтением, ведь имейся в ней что дурное, Вы утаили бы ее и от самого Господа, если б сумели»].

О вещах, которые тогда вполне уживались с почтительною любовью, мы узнаём из рассказа Гийома дё Машо, уснащенного письмами и стихами. В ответ на свою просьбу он получает ее живописный портрет, которому поклоняется, как земному божеству. Перебирая все свои недостатки, в страхе ожидает он предстоящей им встречи, и счастье его безгранично, когда оказывается, что его внешность нисколько не пугает его юную возлюбленную. Под сенью вишни она засыпает – или притворяется, что засыпает, – у него на коленях. Она одаряет его все большими милостями. Паломничество в Сен-Дени и ярмарка в Ланди дают им возможность провести несколько дней вместе. В полдень паломники чувствуют смертельную усталость из-за жары (средина июля) и окружающих их со всех сторон скопищ народу. В переполненном городе они находят пристанище у одного горожанина, который предоставляет им комнату с двумя постелями. В затененной для полуденного отдыха спальне на одну из постелей ложится свояченица Перонеллы, на другую – она сама со своей камеристкой. Между собою и ею велит она лечь нерешительному поэту, который, из страха причинить ей хоть малейшее беспокойство, неподвижен, как мертвый; проснувшись, она велит ему поцеловать себя. К концу путешествия, видя, что он охвачен печалью, она позволяет ему прийти к ней ее разбудить перед тем, как расстаться. И хотя рассказ поэта и здесь пестрит словами onneur [честь] и onneste [честный], из его достаточно непринужденного повествования следует, что вряд ли осталось что-либо такое, в чем она могла бы еще ему отказать. Она вручает поэту золотой ключ своей чести, свое сокровище, дабы он тщательно хранил его, однако это вполне может быть понято как его долг охранять от людской хулы ее доброе имя15.

Вкусить счастья еще раз поэту было не суждено, и из-за недостатка дальнейших приключений вторую половину своей книги он заполняет бесконечными экскурсами в мифологию. В конце концов Перонелла сообщает ему, что их связь должна прекратиться, – видимо, из-за предстоящего ей замужества. Но поэт решает навсегда сохранить любовь к ней и свято почитать ее, а после их смерти душа его умолит Господа и в небесной славе оставить за ней имя Toute-Belle16 [Всепрекраснейшая].

И по части обычаев, и в отношении чувств книга Le Voir-Dit является для нас источником более щедрым, чем большинство произведений любовной литературы того времени. Прежде всего обращает на себя внимание чрезвычайная свобода, которой могла располагать юная девушка, не опасаясь вызвать недовольство со стороны окружающих. Затем – наивная беспечность, с которой всё, вплоть до интимнейших сцен, происходит в присутствии посторонних, будь то свояченица, камеристка или секретарь. Во время свидания под вишней последний пускается на прелестную уловку: когда Перонелла засыпает, он прикрывает ее уста зеленым листом, говоря поэту, что тот может поцеловать этот лист. Когда же он наконец осмеливается это сделать, ловкий секретарь тотчас выдергивает лист, и Машо целует ее прямо в губы17. Еще примечательнее соединение любовных и религиозных обязанностей. Тот факт, что Машо, будучи каноником собора в Реймсе, принадлежал к духовному сословию, не следует принимать слишком всерьез. Духовенство низшего ранга – а такого посвящения было вполне достаточно, чтобы стать каноником, – не обязано было давать обет безбрачия. Петрарка также был каноником. Избрание паломничества для встречи друг с другом тоже не содержит в себе ничего необычного. Паломничества были весьма в ходу для осуществления любовных приключений. При этом паломничество совершалось с полной серьезностью, «très dévotement»18 [«весьма благочестиво»]. Ранее они встречаются во время мессы, и он сидит позади нее:

…Quant on dist: Agnus dei,

Foy que je doy à Saint Crеpais,

Doucement me donna la pais.

Entre deux pilers du moustier,

Et j’en avoie bien mestier,

Car mes cuers amoureus estoit

Troublés, quant si tost se partoit19.

При Agnus Dei возглашенном

Она, клянусь святым Криспеном,

Дала мне мир в отъединенном

Столпами храмовом притворе,

Сей нежностью умерив горе

Души, что словно бы в неволе

Была, ее не видев боле.

Мир – это плакетка, которую передавали друг другу, и каждый целовал ее, вместо того чтобы в знак мира целоваться друг с другом20. Здесь, разумеется, поэт хочет сказать, что Перонелла дала ему поцеловать себя в губы. Он ожидает ее в саду, читая молитвы по бревиарию4*.