Четвертая жертва сирени - Виталий Бабенко

Владимир взглянул на стенные часы. Они показывали без четверти двенадцать. Я воспользовался заминкой, чтобы продолжить фразу.

— И способ этот, — сказал я, поднимаясь с дивана, — немедленно отправиться в Алакаевку!

В этот самый момент кто-то позвонил в дверь.

Я давно уже для себя отметил, что Жизнь, если ее воспринимать как живое существо, — особа, склонная к театральным эффектам. Совпадения вещей и явлений, событий и эпизодов порой настолько характерны, что кажется, хоть на сцену выноси — и то публика освистает, заявив, что в действительности, мол, так не бывает. А это и есть действительность. Это и есть Жизнь, с ее провинциальной драматургией.

Владимир вышел в прихожую и через несколько мгновений вернулся в сопровождении визитера, которого я ждал менее других. Судя по удивлению, сквозившему во взгляде Владимира, для него сей визитер также был нежданным.

Почтил же нас своим приходом не кто иной, как мой зять Евгений Александрович Пересветов.

Внешность Евгения Александровича являла собою разительную противоположность той печальной картине, какую мы увидели в доме Константинова в день моего появления в Самаре. Гладко выбритые щеки и подбородок, волосы расчесаны на аккуратный косой пробор. Воротничок свежайшей белизны охватывал шею. Сюртук из лодзинского трико тоже был чист и выглажен, а башмаки, казалось, только минуту назад, буквально за дверями, были доведены до зеркального блеска.

Пересветов предстал перед нами трезвым и серьезным. Правда, глаза немного ввалились и были обрамлены темными кругами, что, впрочем, не портило общего положительного впечатления от всего облика. Невольно взглянул я на его правую руку, многочисленные порезы и ушибы которой настолько напугали меня тогда. Сейчас рука выглядела вполне здоровой — не считая крошечного кусочка гуммозного пластыря на указательном пальце.

Господин Пересветов был покоен. Только негромкое постукивание трости выдавало внутреннее напряжение. Сев на предложенный стул, он некоторое время осматривался — с видом человека, желавшего сказать что-то важное, но не успевшего приготовить нужные слова. Увидев на стене зеркало, Евгений Александрович вгляделся в него, и, видимо, что-то в отражении ему не понравилось. Извинившись, он встал, покосился еще раз на зеркало, затем на стол и пересел на другой стул, подальше. Признаюсь, я так и не понял этого маневра.

Владимир, не сводя внимательных глаз с нашего гостя, обошел письменный стол и сел в привычное свое кресло, так что теперь он оказался как раз напротив Евгения Александровича. Я же сидел, как легко догадаться, на диване. Пересветов поерзал на стуле и подвинулся вместе с ним таким образом, чтобы глядеть прямо на меня.

Решив, по всей видимости, что молчание чрезмерно затягивается, Евгений Александрович негромко кашлянул, после чего заговорил учтивым тоном — опять-таки ничем не напоминавшим странную манеру общения, неприятно поразившую меня в прежнюю нашу встречу.

— Николай Афанасьевич, я непременно хочу переговорить с вами по чрезвычайно важному делу, — сказал он. — Да вы и сами, я полагаю, вполне догадываетесь, по какому.

Владимир сделал вид, что приподнимается из кресла.

— Нет-нет, — поспешно произнес Пересветов, — это даже хорошо, что вы, молодой человек, будете присутствовать. Вы ведь, сколько я знаю, знакомы с господином Хардиным, присяжным поверенным окружного суда? Это отлично. Просто замечательно…

Владимир немедленно принял прежнюю позу, а Евгений Александрович продолжил, вновь обращаясь ко мне:

— Прежде всего хочу принести свои извинения за то, что встретил вас в своей квартире в столь… гм-гм… сомнительном виде. Надеюсь, вы примете мои извинения, ведь душевное мое состояние в тот момент было весьма тяжким, да.

— Что же, — ответил я сдержанно, — понимаю вас и ваши извинения принимаю. Впрочем, они нисколько не нужны, мы с Владимиром Ильичем вовсе не осуждаем вас, напротив, вполне вам сочувствуем.

Владимир коротко кивнул в подтверждение сказанного мною.

Напряжение души Пересветова, видимо, несколько ослабло, выражение его лица смягчилось, он даже попытался улыбнуться. Во всяком случае, уголки губ дрогнули.

— Но главное, о чем я хотел вас уведомить, господин Ильин, — продолжал он все так же учтиво, — так это о том, что никогда, ни единым помыслом не имел я согласия с подозрениями, высказанными следователем Марченко! — При этих словах в голосе Евгения Александровича пробудилась легкая дрожь, выдавшая сдерживаемое волнение. — Никогда, ни на единую секунду не допускал я, будто Леночка убила кого-то. И уж тем более — будто бы замышляла она убить меня! Но более всего мучит меня то, что именно мои слова — каюсь, опрометчиво высказанные, — возможно, послужили причиной этого ужасного подозрения!

— О чем вы? — хмурясь, спросил Владимир.

— Ну как же! — ответил Пересветов, поглядывая то на него, то на меня. — Как же, господа, ведь это я рассказал господину Марченко о ссоре, случившейся меж нами аккурат накануне… мм… накануне свершения l’assassinat.[40]Он, видите ли, очень хитро расспрашивал меня, имея, как я сейчас понимаю, вполне очевидную цель, да, цель. Просил, чтобы я подробнейшим образом вспомнил, какие именно слова говорились… и мною, и ею, Еленой Николаевной. Я, не подозревая ничего дурного, постарался вспомнить. А слова эти, понятное дело, вырвавшиеся сгоряча, следователь к делу и подшил!

— Да-да-да! — воскликнул Владимир, словно припоминая. — Во время той ссоры Елена Николаевна будто бы в сердцах воскликнула, что убьет вас. Так?

Пересветов смущенно опустил голову.

— Ну, в общем, да, так… — нехотя подтвердил он. — Что-то в этом роде. Сейчас мне уже и не вспомнить буквально. Вы ведь видели, господа, в каком расположении духа я находился.

— Конечно, — Владимир кивнул, — конечно, видели, вот и… — он повернулся в мою сторону, — вот и Николай Афанасьевич тогда же сказал: «Жаль Евгения Александровича, как же он близко все к сердцу принял…» Гм…

Ничего подобного я не говорил, но предпочел кивнуть. Евгений Александрович перевел взгляд на меня и, видимо, удовлетворенный моим молчанием, облегченно вздохнул. Напряжение, чувствовавшееся во всей его фигуре, несколько утишилось. Пересветов вытащил из внутреннего кармана белый носовой платок и промокнул шею. Глянув на платок, он нахмурился, заметив крохотное бурое пятнышко.

— Порезался, когда брился, — с некоторым смущением пояснил Евгений Александрович. — Руки, знаете ли, все еще подрагивают, да. — Он принялся осторожно счищать засохшую кровь с шеи.

— Да вы к зеркалу подойдите! — предложил я, невольно радуясь тому, что русло нашего разговора хоть чуть-чуть да изменило свое направление. — За вашей спиною висит, Евгений Александрович.

— Нет-нет, благодарю вас! — ответил он поспешно и тотчас спрятал платок. — Это совершеннейшая чепуха, господин Ильин, ровным счетом ничего…