Хранитель забытых вещей - Рут Хоган

А потом пришла очередь Гэвина.

Он поднялся со стула и встал в проходе. Пользуясь микрофоном, который прятал под стулом, он обратился к собравшимся с театральным жестом.

– Дамы и господа, это для Бомбера!

Он опустился на стул, и все замерли в ожидании. Гэвин посмотрел на Юнис и подмигнул ей.

– Шоу начинается! – прошептал он.

Прозвучал первый аккорд, и где-то сзади запел мужской голос под аккомпанемент рояля. Голос принадлежал невероятно красивому мужчине в безупречном смокинге и с едва заметно подведенными глазами, который сам по себе являлся произведением искусства. Первые ноты «I am what I am» из мюзикла «La Cage aux Folles» («Клетка для чудиков») разорвали тишину, и Гэвин от удовольствия потер ладони.

Когда певец дошел до середины зала и ритм ускорился, он поднял шесть танцовщиц, которые сидели в конце ближайшего к нему ряда. Они вставали по очереди, сбрасывая респектабельные пальто, под которыми были непристойные костюмы, множество украшений и потрясающие «хвосты» из перьев. Юнис не понимала, как им удавалось на них сидеть. К тому моменту, когда божественной красоты творение и его необычайная свита оказались в передней части зала, песня достигла кульминационного момента. Перед столом с урной мужчина развернулся лицом к аудитории и, повысив голос, пропел последние строчки, в то время как кордебалет танцевал канкан за его спиной. На последней, самой высокой ноте все присутствующие, кроме одного человека, встав, разразились овациями. Порша упала в обморок.

Гэвин беззастенчиво наслаждался триумфом всю дорогу до сельского кладбища в Кенте, где собирались похоронить печенье рядом с Грейс и Годфри. Порша предоставила вереницу черных удлиненных лимузинов, чтобы всех отвезти, но Юнис и Гэвин решили добираться самостоятельно, слушая популярные песни и поглощая чипсы в «Ауди» Гэвина с откидным верхом. Юнис чувствовала себя виноватой из-за того, что Грейс и Годфри придется терпеть соседство урны с печеньем, но она надеялась, что, учитывая обстоятельства, они бы поняли, что по-другому было никак нельзя. Когда они уже подъезжали к кладбищу, Юнис во всем призналась Гэвину.

– Святая Мария, Матерь Божья и Дэнни Ла Ру! – воскликнул он. – Дорогая, бедная ты моя, что же ты теперь будешь делать?

Юнис поправила шляпу, глядя в зеркало заднего вида, и потянулась к ручке, чтобы открыть дверцу.

– У меня нет никаких идей на этот счет.

Шерли включила компьютер и проверила, есть ли сообщения на автоответчике. Было утро понедельника, а понедельники всегда были суетливыми из-за бездомных собак и кошек, которых подбирали в выходные. Она работала в «Доме для собак и кошек Баттерси» уже пятнадцать лет, и многое за это время изменилось. Но кое-что никогда не менялось – бездомные животные. Почту уже принесли, и Шерли начала разбирать гору конвертов. На одном из них адрес был написан перьевой ручкой. Почерк был крупным и нелепым, и Шерли стало интересно. Внутри было написанное от руки письмо.

Шерли покачала головой, не веря своим глазам. Какая наглость! Конечно же, они с благодарностью принимали все пожертвования, но такая табличка будет стоить уйму денег. Она взглянула на чек, прикрепленный весьма затейливой скрепкой к письму, и чуть не упала в обморок. Там было столько нулей, что создавалось впечатление, будто первые два нуля выдували пузыри.

Лоре казалось, что она стоит на краю пропасти и не знает, полетит она или упадет вниз. Она знала, что сегодня будет одна. Солнышко отправилась гулять с мамой – что случалось довольно редко, – а Фредди она не видела после позорного всплеска эмоций в саду. Она пыталась до него дозвониться, но всегда попадала на автоответчик, на котором оставила искренние и унизительные извинения, но, похоже, было слишком поздно. В ответ – молчание, и Фредди больше не появлялся в Падуе после того вечера. Она не знала, что делать. Солнышко уверяла ее, что Фредди вернется, но Лора знала, что этого не произойдет. Ночью она все время просыпалась, беспомощная, в непонятном месте – где-то между волнением и предчувствием беды. Даже дом, казалось, угнетал. Морковка тоже не мог найти себе места, ходил туда-сюда, стуча когтями по плитке. Когда Лора готовилась принять посетителя, у нее возникло ощущение, что вот-вот начнется буря. Последние несколько дней в Падуе было тихо. Дверь в спальню Терезы все еще была заперта изнутри, и музыка не звучала. Но эта тишина не была похожа на ту, которая приносит покой и удовлетворенность. Эта горькая тишина была разрушительной и воспринималась как свидетельство поражения. Лора подвела Терезу, а значит, подвела Энтони. Его последнее желание осталось невыполненным.

Кто-то должен прийти за прахом в коробке из-под печенья. Прах оказался востребованным. Лора не говорила об этом Солнышку, и дело тут было не только в их с Фредди договоре. Она хотела сделать это сама. Она не могла объяснить почему, но это было важно. В дверь позвонили ровно в два часа – оговоренное время встречи, – и Лора открыла дверь маленькой хрупкой женщине, которой было за шестьдесят. Она была одета с изяществом, на голове у нее была ярко-голубая фетровая шляпка.

– Я Юнис, – представилась она.

Когда Лора пожала протянутую руку, она почувствовала, что напряжение в тот же момент ее отпустило.

– Не хотите ли чашечку чая или, может, чего-то покрепче? – спросила Лора. Почему-то ей казалось, что им было что отпраздновать.

– А знаете что, я бы не отказалась от напитка покрепче. Я даже не смела надеяться, что он найдется, и вот я здесь, но, честно говоря, как-то нетвердо стою на ногах.

Они остановились на джине с лаймом, в честь Энтони, и отправились в сад, по пути забрав из кабинета коробку из-под печенья.

Когда Юнис сидела, держа в одной руке бокал с напитком, а в другой – коробку, ее глаза наполнились слезами.

– О господи, мне так жаль! Я веду себя как последняя дура. Но вы не понимаете, что для меня это значит. Вы только что починили разбитое сердце одной глупой женщины.