Грех и другие рассказы - Захар Прилепин

— О! — осенило братика. — В малой комнате диван можно разложить: Рубчика сунуть в ящик для белья, а диван опять сложить.

— Отличная идея, — сказал я.

Мы подняли Рубчика и понесли. Он оказался восхитительно тяжелым.

В малой комнате, кряхтя, опустили безответное тело на пол. Раскрыли зев дивана, извлекли оттуда простыни и одеяла, заложили внутрь Рубчика. Он был невысок, худощав и вполне органично смотрелся в деревянном ящике: как мумия.

— Пока, Рубчик, — сказал братик и с грохотом задвинул друга под диван.

Минуту мы стояли в тишине, отчего-то ожидая, что Рубчик проснется, но все было тихо.

Для пущей уверенности братик присел на диван, попрыгал на скрипящих подушках:

— Рубчик, ку-ку? Не, не слышишь меня? Нет? Ну, отдыхай...

— А ты на балкон беги, — обратился он ко мне. — Прикинься там... не знаю... пепельницей.

В дверь уже звонили.

На балконе я спрятался под столиком, накрывшись сверху старой, лежалой занавеской. Сначала происходящее казалось мне глупым, потом смешным, потом я заскучал: братика все не было. Сделав себе щель в складках материи, я попытался одним глазом рассмотреть хоть что-нибудь за стеклом балконной двери, но не увидел ничего. Попытавшись привстать, дабы увеличить обзор, ударился головой о дно столика: многочисленные стеклянные банки и склянки на столе разнообразно зазвенели. В то же мгновение балконная дверь открылась, и показался крупный молодой человек неприветливого типа. За его спиной маячил братик, который гостю был как раз по плечо.

Молодой человек смотрел прямо в мой сумасшедший глаз, не моргающий меж складок желтой и пыльной занавески.

— Звенело что-то, — сказал он, удивительным образом не замечая моего черного зрачка.

— Это в голове у тебя, — ответил братик неприветливо. — Давай вали отсюда, нет тут никого. Покури в машине, развлеки себя как-нибудь, пока никто не видит. Бродишь тут как маленький.

Молодой человек глянул на братика сверху вниз и ничего не ответил, и правильно сделал.

Снова хлопнула входная дверь, на балконе появился братик с кривой ухмылкой на лице, присел на корточки, заглянул под столик.

— Привет, леший, — поприветствовал он меня шепотом, заглядывая в глаз. — Какие планы?

— Никаких. Я не буду, — твердо ответил я, не снимая с головы занавески.

— Ну ты поморгай тут еще, подумай, — посоветовал он мне и вышел.

Посидев с минуту, я с раздражением снял с головы пыльную ткань, достал из кармана сигареты, нащупал, не видя, банку на столике, снял ее и приспособил в качестве пепельницы, поставив рядом.

Медленно выпустил дым, стараясь не прислушиваться и все-таки слыша что-то невнятное, неясное, размеренное, происходящее в комнатах.

Потом раздался женский смех: очень приятный, глубокий и радостный.

Путаясь в занавеске, я вылез из-под стола и встал у балконной двери. За шторами в комнате было не разглядеть ни спины, ни пятки. В две затяжки я докурил сигарету и бросил ее в банку, с остервенением плюнув сверху и получив в ответ пеплом в глаза.

В комнате больше никто не смеялся, и вообще ничего не было слышно.

Давно я не чувствовал себя так дурно, даже захотелось прыгнуть с балкона: не то чтоб разбиться, а просто чтоб не торчать тут.

Посмотрел на прохожих, слоняющихся туда-сюда. Снова торопливо покурил. Потом опять прилип к стеклу оконной двери и подумал, что выражение моего отраженного лица, наверное, было такое, словно я сейчас заскулю и даже завою чуть-чуть.

Но завыл не я.

В квартире раздался истошный вопль, долгий, пронзительный и разнообразный.

Первым побуждением было рвануться в комнату на помощь, даром что спустя мгновение я догадался, кто кричит: это Рубчик, черт его подери!

Братик и его гостья явно, скажем так, разлучились — это было понятно по интонациям их всполошенных голосов.

Я увидел, как братик в красивых семейных трусах и просторной майке, не забыв надеть тапки, пошлепал в комнату к заходящемуся в крике Рубчику, а следом, голенькая, выбежала его спутница. Она встала у дверей на цыпочках, пытаясь понять, в чем дело, тем более что Рубчик начал хрипло рыдать и кликать свою маму, громко ударяя коленями о дно дивана.

Девушка была стройна и черноволоса, к тому же у нее оказались крепкие нервы: не дожидаясь, когда братик разберется с источником крика, она легко упорхнула в ванную комнату, даже своих легких тряпочек не прихватив. Лица ее рассмотреть не удалось.

Раскрыв балконную дверь, я кинулся к братику. Заперевшись в малой комнате, мы раскрыли диван и увидели Рубчика.

На лице его разом, в доли мгновения, сменилось несколько неизмеримо глубоких эмоций: исчез черный, кромешный ужас, пришла легкая надежда и следом выглянуло удивление, еще не рассеяв, впрочем, страха.

— Вы... Вы откуда?

— Хули ты орешь, Рубило? — спросил братик злым шепотом. — Хули ты орешь?

— Мне приснилось, что я в гробу! — сказал Рубчик таким высоким голосом, каким не говорил никогда — я по крайней мере не слышал. — В гробу! Я не в гробу?

Он сел в ящике для белья и огляделся.

— Зачем я тут лежу? — спросил он.

— На, Рубчик, покури! — предложил ему братик и сунул в зубы сигарету, тут же поднеся горячий лепесток зажигалки.

— И выпить! — сказал Рубчик хрипло и капризно.

Братик выглянул в коридор, осмотрелся — в ванной еще шумела вода, — сбегал на кухню и вернулся с недопитым стаканом водки и огурцом:

— На-на, и выпей. Только не ори больше.

Рубчик брезгливо вылез из ящика, быстро выпил водки и закусил брызнувшим огурчиком. Мы сложили диван, и Рубчик упал на подушки: ноги, видимо, все еще не держали его. Он с удовольствием оглядывал комнату, удивляясь своему возвращению в мир.

— Дай еще закурить, — сказал он мне.

Я дал ему сигарету и даже пепельницу принес: Рубчик вновь примостил пепельницу на грудь.

— Ой, пацаны, — сказал он сипло. — Как страшно на том свете, бляха-муха.

Братик, склонившись к Рубчику, в двух словах объяснил, что происходит, и Рубчик всполошился:

— А мне? А я?

— Погодь, — сказал братик. — Лежи тут тихо. Я решу вопрос, понял?

— Жду! — сказал Рубчик и улыбнулся.

Улыбка оказалась ласковой, дурной: он все еще был пьян, а от новой стопки его вновь понесло по течению, вялого и бестрепетного.

Я ушел на кухню пить чай.

Вода в ванной стихла. Снова послышались шаги, и девичий голос, веселый и освоившийся, спросил:

— Кто там у тебя кричал, Валенька?

«Надо же, — подумал я неопределенно, — уже Валенька. Когда он успел... очаровать ее?..»