Леди-послушница - Симона Вилар

После еды начиналась уборка — сначала в самих зданиях обители, потом где кому назначат. Вместе с монахинями девушки трудились в саду, в курятнике или голубятне, или в небольшом хлеву, где содержалось несколько коз, так как мать Бенедикта считала, что ее подопечным необходимо свежее козье молоко. Пока сестры-белицы, послушницы и воспитанницы были заняты делами по хозяйству, настоятельница и монахини собирались в зале капитула, где обсуждали насущные проблемы.

Часам к десяти все опять направлялись в церковь. Милдрэд особенно любила эту службу, когда пели высокую мессу, играл орган, и можно было осмотреть прибывших в храм горожан. Обычно к этому часу их приходило больше всего — целыми семьями, принаряженные. Церковь Святой Марии была одной из старейших в городе, многие предпочитали отстоять мессу тут, нежели отправляться в собор Святых Петра и Павла за реку. Вскоре Милдрэд знала в лицо почти всех местных прихожан, от нового шерифа до служивших при замке Форгейт сквайров, глав городских гильдий или просто окрестных жителей.

Затем монахини брались за повседневные дела: занимались с воспитанницами, работали в ткацкой, вышивали, стирали, готовили, обучали детей из местной приходской школы, принимали посетителей. В полдень вновь отстаивали службу, и снова дела. Работа и молитвы — таковы были правила в монастыре. И покончив с основными занятиями, часам к десяти вечера все вновь отправлялись в церковь.

По окончании дня воспитанницы собирались в дортуаре[64]— красивой большой комнате в одном из окружавших внутренний двор строений. Им приносили теплую воду для омовения: мылись тут каждый день, а в субботу было полное купание с мытьем головы. Потом девушки и девочки укладывались каждая в свою постель. У них были удобные чистые кровати, с подушками, набитыми овечьей шерстью, и одинаковыми плотными одеялами. Кровати отделялись друг от друга занавесками, и девушки, если не спали, отодвигали их, чтобы поболтать. У каждой в изножье кровати стоял небольшой сундучок, где они хранили личные вещи, а в изголовье на стене висело скромное распятие и листик с молитвой.

Для присмотра за ними в дортуаре ночевали две монахини-наставницы. Но они были не слишком строгими и зачастую не мешали девушкам болтать потихоньку. В первое время Милдрэд много приходилось рассказывать о себе, ведь тут никто не бывал в Восточной Англии, никто не проделал столь долгий путь, да и послушать о праздновании Пасхи в богатом Винчестере всем было интересно. Но Милдрэд говорила обо всем осторожно и старалась поскорее перейти к расспросам. Многие девушки были отправлены сюда лишь на обучение, другие однажды примут постриг, а такие, как Тильда ле Мешен и Филиппа де Кандос, просто ожидали, когда за ними пришлют, чтобы выдать замуж. Причем если свадьба Филиппы была не за горами, то красавица Тильда ждала своего венчания уже лет семь. Сия знатная девица вообще была до странности спокойной. Рослая, статная, старше прочих воспитанниц, — ей уже сравнялось двадцать один, — она вечно была погружена в полудрему. Порой она машинально оглаживала свои черные толстые косы, но ее бледное личико оставалось безучастным, а карие томные глаза как будто смотрели куда-то внутрь. Немудрено, что шустрой Ахе так легко удавалось ею руководить. Но в основном здесь подобралась довольно приятная компания. Когда женщинам не приходится соперничать за внимание мужчин, они хорошо ладят между собой, и даже хитрющая Аха могла быть очень мила и всегда охотно нянчилась с малышками.

В этой обители Милдрэд узнала много лестного о предназначенном ей в женихи графе Херефорде. Ей приятно было услышать, что он и благороден, и хорош собой, и милостив к своим вассалам. Поэтому, когда настоятельница Бенедикта наконец-то вызвала ее и сообщила, что отправляет письмо в Гронвуд, Милдрэд тоже написала матери записку, сообщив о своем согласии на предполагаемый брак.

Настоятельница имела право читать переписку воспитанниц и, ознакомившись с письмом, спросила:

— Вы понимаете, дитя, что подобный брачный союз налагает на вас определенные обязательства?

— А вас не устраивает выбранный для меня королевой жених?

Бенедикта пожала плечами.

— Не мне решать. Но я хочу, чтобы вы знали: граф Херефордский — один из вождей оппозиции. Это будет очень значительный союз… и довольно странный, учитывая, что ваша семья всегда поддерживала Стефана.

— Но ведь ради этого и заключается данный брак: недруг короля будет знать, что предлагают ему с моей рукой, станет считаться с родней будущей жены и ее политическими устремлениями.

Бенедикта ничего не ответила и отпустила Милдрэд.

Чем больше аббатиса присматривалась к своей юной родственнице, тем больше недоумевала: зачем ее прислали? В ее лице настоятельница впервые столкнулась с тем, что значит единственное дитя в семье. Дочери Эдгара и Гиты нечего было делать на уроках, где воспитанницы учились читать и зубрили латынь: она так хорошо все это знала, что сама могла бы учить других. Так же мало она нуждалась и в наставлениях по ведению хозяйства — она знала, как варить мыло, сервировать стол и рассаживать гостей на пиру в соответствии с их званием и положением. Она хорошо представляла, как распределять обязанности между челядью, что закупать в городе, а что производить в домашнем хозяйстве. Хорошие манеры и умение поддерживать непринужденную беседу также не составляли для нее трудности, и если девушка откровенно не скучала на уроках, то порой могла дать подсказку даже самим обучавшим будущих леди монахиням. В итоге, когда сестра Иеронима намекнула, что Милдрэд была бы полезна ей при переписывании книг, мать Бенедикта предпочла уступить.

— Только не считай, что так скоро смогла выбиться в любимчики, — строго заметила она Милдрэд.

По личику девушки трудно было понять, о чем она думает. То улыбчивая и приветливая, она могла надолго замкнуться в себе, любила бывать в уединении. Бенедикта считала, что Милдрэд обдумывает предстоящую ей брачную партию — о чем еще размышлять юной леди, почти невесте? И в чем-то она не ошибалась. Милдрэд и впрямь думала о графе Херефорде, но не столько как о человеке, сколько как о политической силе, способной оградить ее от внимания принца Юстаса. Ибо она еще не изжила свой страх перед королевским сыном.

Но был и еще некто, о ком она думала даже чаще, чем о будущем супруге. По ночам, когда, нашептавшись и насмеявшись, девушки успокаивались, она позволяла себе помечтать и вспоминала юношу, встреченного по приезде в Шрусбери. Его звали Артур. Она порой шептала это имя, но никогда не решалась спросить о нем.

Вход в Шрусбери, расположенный в излучине реки Северн, охранял замок Форгейт, от которого на север вела сухопутная дорога. В городе было еще двое ворот, выводивших на мосты через Северн, а также имелась пара-тройка калиток. Одна из таких калиток располагалась на территории женского монастыря, а за ней находился небольшой участок у самой реки, откуда монахини брали воду, стирали и куда в определенное время причаливал ялик рыбака, у которого сестры покупали рыбу. И вот как-то заговорили, что замок в калитке заржавел и все время заедает. Надобно позвать мастера, но так как мужчинам не позволялось вступать в пределы женской обители, это вызвало некоторые осложнения. Правда, в сторожке у ворот обители жил старый солдат-охранник, который ходил, опираясь на суковатую палку, но починка замка ему оказалась не под силу. Но он же и сказал: как явится Артур, пусть поглядит, этот пострел должен разобраться.