Подлеморье. Книга 1 - Михаил Ильич Жигжитов

сидит себе под завывание ветра. Как-то утром Ганька надел лыжи и пошел за водой на Илингу. Собаки кинулись за ним и тут же потонули в рыхлом снегу. Старые вернулись назад, а глупенький, молодой Тумурка увязался за Ганькой.

Скакнет песик — и уйдет по самые уши в белую рыхлятину, ляжет в повизгивает, смотрит виновато на Ганьку.

— Эх, Тумурка, не можешь меня догнать. А как соболя? — смеется Ганька над лайкой.

Вернулся Ганька домой, а мужики сидят хмурые, курят.

— Собаки-то плывут по снегу, — сообщил грустно Ганька.

— Видим, — ворчит Король. — Придется на ловушки переходить… И на этом спасибо собачкам.

С собаками за время охоты добыли трех соболей и двести белок. А теперь много дней подряд от темна до темна работают охотники — мастерят кулемки, делают хатки, устанавливают капканы.

Пришел декабрь. На Михайлов день такой снежина вывалил за одну ночь, что Ганьке пришлось вылазить через дымник и откапывать дверь. Вылез и зажмурился. Красотища! Сосны и кедры стоят в сонной дреме, на них белые шапки и шубы — мороз не страшен им. Рядом, на сухой вершине лиственницы, яро стучит дятел; сойки бесшумно летают с дерева на дерево; резко кричат кедровки; пташки нежно попискивают друг дружке.

За Илингой, в березнячке, свистят рябчики.

А небо синее-синее! Солнце висит на нем и виновато улыбается всем, кого не может обогреть.

Снег пухлый, нежный, молочный — ложись и пей!

Чего это мужики сидят, молчат, курят? Вроде горе на них навалилось.

— Что ж плохого-то в снеге? — спросил наконец Ганька у отца.

— Смотри, снег в рост человека, задавил все наши ловушки. Где их найдешь? А которые и сыщутся, спробуй откопать.

— A-а, правда, бабай! — Ганька растерялся. Снег уже не радовал его.

Король взглянул на обоих и испуганно попятился назад.

Ганька удивленно вылупил глаза.

— Ты что, дя Король?

— Опять на своем языке тарабарите! Кажись, убивать меня сговор ведете?

— Пошто, дядя Король, худо слово баишь?

Шутник не вытерпел, расхохотался. Заулыбался Магдауль, рассмеялся Ганька. А вслед за людьми и юрта повеселела: тепло, с ласкоткой смотрит она на Ганьку.

— Ладно, чего унывать-то? Двое ловушки откапывать будут, а один с обметом[57] пойдет следить соболя, — улыбается Филантий.

Качает головой Магдауль:

— С тобой, Король, шибко легко жить.

— А как же, Волчонок, иначе-то?!

— Верно, братка.

Откапывали только капканы, кулемки же пришлось рубить заново. Сколько пропало труда!

Ганька вспомнил Лобанова.

— Ванфед сказал бы: ради наживы купца мучаемся.

Магдауль сердито посмотрел на сына.

— При чем тут купец? Духи — хозяева тайги осерчали на нас, вот и несем наказание.

За день отец с сыном кое-как разыскали по затесам пять капканов и насторожили их на соболя. Ганька просто диву дается, как это отец ухитряется найти ловушки.

Вечером попили чаю, а ужинать не стали. Ждут Короля. Ушел на два дня, сегодня истекает уже четвертый.

— Харчишки кончились. Второй день голодом бедует в обмете. Если завтра не придет, искать пойдем. — Магдауль курит, смотрит в снежную темь.

— Ничо, он хороший охотник. Мясо добудет и будет жарить на рожне, — Ганька сам волнуется, да надо же и свое мнение высказать.

Магдауль сердито сплюнул, бросил на сына презрительный взгляд.

— Эх, хубунчик, болтаешь, как ушкан дикий. Знаешь ли ты, что есть соболевка? Этого не расскажешь. Да ты сам должен увидеть.

Внезапно тишину тайги разорвал дружный лай собак.

— Идет! Слава богине Бугаде! — замолился Магдауль.

А Ганька выскочил из юрты и заорал во всю мочь:

— Дя-а Ко-ро-ль!

Через минуту из темноты вынырнул человек и с шумом подкатил к юрте.

Долго, вяло освобождал Король от лыж ноги. С трудом распрямился. Покачнулся словно пьяный.

— Здоров, дя Король!

Человек молчал и, не стряхивая с одежды снег, сильно раскачиваясь, направился было к двери, но упал плашмя на твердый снег.

На крик Ганьки выскочил Магдауль. Они вдвоем кое-как освободили плечи Короля от тяжелой поняги, с трудом втащили охотника в юрту.

Минут через десять Король пришел в себя, выговорил со стоном:

— Пря… дай… спирту…

Магдауль вылил в рот товарищу немного спирта и тревожно смотрит на него.

— Пошто не жжет? а? — спросил Король.

У Ганьки радостно засверкали черные глаза.

— Как водица прокатилась.

— Ай-яй-яй, лицо терял! — Магдауль кинулся к котелку.

— Небось изменишься, ежели трое суток во рту росинки не было.

— Бедна Король!.. Ешь мясо жирна! Ешь!..

— Нет, не бедный! Соболька добыл!

— Уй! — Магдауль схватил руку друга, крепко пожал.

После ужина Филантий рассказал о своей охоте.

— …Такой варначина был! Каких я не видывал. Увел меня ажно под самый голец и забрался в россыпь. Обметал и сижу сутки, мучаюсь вторые, а он и носа не кажет. Сижу третьи, вдруг он выскочил и забегал вдоль обметища. Я за ним! Кричу, реву, вою, ажно лес стонет с испугу. Видать, варнак струхнул мово реву и кинулся в сеть — запутался в полотне, я тут и зацапал его…

Первые два дня Король плашмя лежал в постели. Магдауль с Ганькой ухаживали за ним, как за ребенком. Король даже матюгнулся:

— Я баба, что ли!

На третий день, бледный и исхудавший, Филантий встал на лыжи.

В этот раз они с Ганькой возятся с ловушками.

Магдауль пошел промышлять соболя с обметом.

— Реденько же стало соболя, а старый Воуль баил мне, что во времена его молодости их густо было, — Магдауль качает головой, рассуждает по таежной привычке вслух. — Э, паря, грех бедниться-то, за два месяца четырех собольков упромыслили.

К вечеру наконец обнаружил соболий след. По затвердевшим вмятинам на снегу определил, что соболь прошел за день вперед.

— Хошь и старенький набег, а идти надо, — решил Волчонок и покатился по следу, распутывая хитрые петли. Уже на закате солнца дошел до небольшой скалы, у подножия которой в россыпи заночевал соболь. Утром зверек вышел из запуска, сходил по нужде и не спеша поскакал вверх по ключу к гольцам.

«Сытый соболь. Следы крупные, двоит… Значит, самец», — заключил следопыт.

Близится закат. Ветер к ночи усилился, и тайга нудно стонет, наводя тоску и уныние. Великаны-сосны раскланиваются своими косматыми макушками. В густой хвое раздается тихий свист, а внизу царит тишина: сюда не достигнуть ветру, не раскачать тонконогую нежную елочку. Между крон видно, как разорванные тучи быстро несутся с севера на юг. Небо торопливо, прямо на глазах пламенеет, словно по нему разлилась алая кровь из разорванного волчьими клыками горла нежной изюбрихи.

Магдауль закурил и стал присматривать сухое дерево на дрова. В полугоре виднеются голые сучья и вершина засохшего на корню кедра.