Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс

— Я и забыл, что вы едете в Китай.

— На две недели.

— А мне казалось, что ты поездки ждешь не дождешься.

— В обшем-то да. Только мне не совсем понятно, что мы там будем делать. Алессандро будет встречаться с разными скучными людьми.

— Все равно, это замечательно интересно. Я могу сколько угодно оттягивать день отъезда, но все же рано или поздно придется возвращаться в Лондон.

— Тебя здесь уже не будет, когда мы вернемся.

Луиза права. До их отъезда я, предположим, дотяну, но не до возвращения.

Нам принесли по пицце, и мы делим их на четыре части. С ужином мы расправились быстро.

— Что теперь будем делать? — спрашиваю я.

Луиза улыбается:

— Я задумала небольшую экскурсию.

Поднимаемся по улице Санта-Мария-ди-Константинополи мимо лавочек, забитых старыми картинами и фотографиями Неаполя. Я не прочь остановиться и посмотреть, но Луиза тащит меня дальше. Сразу за Археологическим музеем садимся на автобусной остановке. Я сообщаю Луизе, что могу целыми днями любоваться апулийскими вазами. Она пожимает плечами: раскрашенная глина ее явно не привлекает. Пропустив пару автобусов, мы садимся в третий и едем стоя, хотя свободных мест полно. Десять минут спустя мы уже на мосту и смотрим на Неаполь. Должно быть, я несколько раз проезжал этот мост с Джованной на «веспе» по пути в Каподимонте, но не помню, чтобы город лежал так далеко внизу. Плакаты, прикрученные к ограждению, мешают заглядывать за перила. Луиза ведет меня к двери. Лифт. Мы спускаемся, и за нами сгущаются сумерки.

Из лифта мы выходим на длинную оживленную улицу. Вокруг сотни молодых неаполитанцев: сидят на «веспах», болтают, держатся за руки, обнимаются. С первого взгляда видно: район бедный, тут и намека нет на инфраструктуру обслуживания туристов, как в старом городе. Вездесущие «веспы» тут старенькие, чахлые, и одеты седоки довольно посредственно.

— Вечер пятницы, — говорит Луиза и, толкая меня локтем, кивает на двух юных влюбленных, которые, поотстав от приятелей, страстно целуются.

— Где мы?

— Санита, — отвечает Луиза. — Правда, романтично?

Своя романтика у этого места есть. Стены высокие, воздух густой, в каждом уголке влюбленные парочки. Все вокруг пропитано их страстью, их пылом, трепетом сердец. Это место стало бы великолепной декорацией к какой-нибудь опере Верди в современной трактовке.

Луиза берет меня за руку, и мы медленно бредем по середине улицы. Нас и не отличить от других парочек. Молчим, только Луиза время от времени обращает на что-то внимание — попросту говорит: «Вон там!» — не заботясь о том, как я пойму, на что именно она указывает. Я думаю: если это венец моего романа с Луизой, то я удовлетворюсь и этим, хотя, не скрою, мне по-прежнему хочется утянуть ее в тень и целовать — неспешно, с беззастенчивой страстью окружающих нас юных неаполитанцев. Хочется прижать ее к высокой стене, прижаться к ней самому, ощутить, как скользит по моей ноге ее бедро, как простая физическая близость заставляет наши руки и ноги обвиваться вокруг тел все с большим рвением. Все это происходит вокруг нас, и я завидую многообразию ощущений, наполняющих атмосферу. Не знаю, о чем думает Луиза, но ведь это она надумала привести меня сюда. Наверное, после двух лет супружества ей хочется вспомнить, что значит пройтись рука об руку с новым кавалером по глухим улочкам Неаполя вечером в пятницу. Я не хуже ее понимаю, что трепетное волнение любви уходит навсегда, как только близость становится обыденностью. С возрастом мы сами губим возвышенную любовь, выбирая кратчайший путь к соитию. Так что Луиза, возможно, пытается воскресить те невинные отношения. Во мне-то уж точно клокочет безумие страсти, какой я не испытывал уже много лет: вожделенная женщина рядом, ее рука в моей руке, ее головка на моем плече, — всему еще только предстоит случиться.

Я поражен и признателен Луизе. Чтобы придумать такое, требуется богатое воображение. Мы будто предаемся желанной страсти, не опускаясь до обмана, измены, не испытывая чувства вины. Я крепче прижимаю Луизу к себе. Легкий теплый ветерок взметает ей волосы и укрывает ими лицо. Она отбрасывает их резким взмахом.

Мы, должно быть, шли по кругу, потому что вновь оказываемся возле лифта. Поднимаемся до моста, идем к автобусной остановке. Я отодвигаю пару плакатов и смотрю через ограждение на раскинувшуюся внизу Саниту.

— Там внизу пропасть любви, — говорю я задумчиво. — Юной любви…

Луиза подхватывает мне в тон:

— Да и мы еще не старики.

— По-моему, обычно понятие возраста употребляют неправильно. Возраст — это не беда, это — опыт. Доведись мне выбирать между молодостью и опытом, я бы всякий раз выбирал опыт.

— У женщины это по-другому, — спокойно отвечает Луиза, — но я понимаю, что ты хочешь сказать.

Подходит автобус, и мы садимся в него. Автобус долго везет нас вниз до самого порта. Возле моря резко свежеет. Ветер дует крепко и настырно. Луизе, чтобы прочесть расписание, приходится удерживать волосы, отведя их от лица.

— Все у нас в порядке, паром отходит в девять часов. Мы не опоздали, — сообщает она, потом, взглянув на часы, бросает взгляд в глубь гавани. — Вон он, — указывает Луиза на нечто темное с тусклыми огоньками, направляющееся в нашу сторону.

Мы садимся на скамейку и смотрим, как причаливает паром, за кормой тянется пенистый бурун. Небольшой вереницей сходят на берег пассажиры. Мы одни поднимаемся на борт и усаживаемся на лавку в большом пустом салоне. Я вдруг чувствую себя таким же юным, как влюбленные в Саните: нас двое, сидим себе на лавочке в пятницу вечером, летом, дел никаких, знай болтай, смейся да веселись. Ничего такого я не чувствовал уже много лет, разве что когда был подростком. Тихая радость дружеского общения. И тут до меня доходит, о чем толковала Луиза, — как раз этого ей и не будет хватать, когда я уеду. Никаких дел, никаких забот, никаких границ или запретов. Мы лучшие друзья, какие бывают только в детстве. Вот так вот, как сейчас, мы можем на остановке сидеть, на лавочке в парке, в клубе, в поезде — где угодно. Просто так получилось, что сидим мы на пароходике, спешащем из Неаполя в Сорренто. И разглядываем в окно темный холм Везувия.

— Забавно жить возле вулкана, — говорит Луиза. — Ненормально это, правда? Я к тому, что сколько людей там живет. Интересно, близость вулкана меняет человека? Говорят, неаполитанские мужчины оттого и бешеные такие. Радиация от вулкана действует. Не знаю, так ли это.

— Это, наверное, еще большая выдумка, чем все остальное, — отвечаю я не задумываясь.

— И я так думаю.

— Хотя я понимаю, как может влиять вулкан. Просто своим присутствием. Он ведь не потухший, так?

— Ничуть. Ахнуть может в любой момент.

— А что будет со всеми людьми, которые там живут? — Я указываю на ожерелье огней на склонах горы.

— Жарко́е.