Адские машины желания доктора Хоффмана - Анджела Картер

— …и тем самым по своей воле внушал себе желания.

Я вновь прервал ее:

— А как получилось, что он так и не узнал, что ты — женщина?

— Потому что он всегда брал меня сзади, то есть in anum, — терпеливо разъяснила она. — А кроме того, похоть делала его слепым ко всему, помимо его ощущений.

Она опять подхватила нить своих рассуждений.

— Его самооценивающее «я» внушило ему желание стать чудовищем. Это открепленное, внешнее, но в то же время и внутреннее «я» стало для него и драматургом, и аудиторией. Сначала он захотел уверить себя, что одержим демонами. Потом — что сам стал демоном. Он даже спроектировал костюм для этой роли — эти декольтированные колготки! Эта кожаная курточка! Когда он достиг окончательного примирения с проецируемой на другого собственной самостью, с этой иконой его разрушительного потенциала — гнусным негритосом, — он просто-напросто довел до совершенства тот самоупивающийся дьяволизм, который давил и плющил этот мир, когда он по нему проходил, — совсем как экзистенциальная версия колесницы вождя людоедов. Но его зацикленность на верховенстве собственной автономии делала из него одновременно и деспота, и жертву материи, поскольку он оказывался в зависимости от той точки зрения, что материя ему подчиняется.

Поэтому, впервые испытав боль, он умер от шока. Но все же он умер счастливым, ибо тот, кто причиняет страдания, более других любопытствует касательно его природы.

Но, поступив к нему на службу, я сразу поняла, что должна оставить свои планы по его вербовке в наши ряды, ибо быстро разобралась, что он не сможет служить никому, кроме самого себя. Однако если бы он захотел — или внушил себе такое желание, — он смог бы сравнять с землей замок моего отца, между делом дохнув на него, и взорвать все колбы и пробирки, просто подняв их на смех. После чего я путешествовала вместе с ним, чтобы изолировать его, подвергнув своего рода карантину.

— Поначалу я решил было, что граф — твой отец, сам Доктор.

— Мой отец? — в удивлении вскричала она, после чего долго и очень мелодично смеялась. — Ну а мы сначала решили было, что он — Министр! Даже после встречи с настоящим Министром я продолжала считаться с такой возможностью. От шагов и того и другого содрогается земля.

— А когда вы перестали считать меня вражеским агентом?

— Как только мой отец установил, что ты влюблен в меня, — сказала она таким тоном, как будто это само собой разумелось.

Ночь постепенно полностью вошла в свои права, и те огоньки, что не вышли ростом, такие, как змеиные очи или искорки светляков, расцветили блестками черные бархатные поверхности вокруг нас, но глаза Альбертины по-прежнему сияли, словно неугасимые светила. Они сияли неописуемым янтарным блеском, а формой напоминали две уложенные на боковую слезинки. Но не цвет и не форма казались главным в этих невиданных глазах, а скандальный вопль страсти, неотвязно звучавший из их глубин. Глаза ее были голосом черного лебедя; глаза ее смущали и путали все чувства, и ни сну, ни смерти не под силу их утихомирить или притушить. Они лишь чуть подернуты завесой светозарного праха…

Первую часть ночи она спала, а я нес караул, ибо мы остерегались диких зверей; вторую уже она оберегала мой сон, и того же распорядка мы продолжали придерживаться весь остаток нашего путешествия, хотя и дни и ночи вскоре совершенно распались и у нас не осталось никаких представлений о том, много ли минуло времени и, вообще, утекло ли сколько-нибудь влаги в образе облачных масс, прежде чем буйный дождевой лес чуть поредел и мы вступили в более доброжелательную, более женственную страну, полную сверкавших драгоценным опереньем птиц с девическими личиками и яйцекладущих деревьев, и в этих краях не осталось уже совсем ничего, что не было бы чудесным.

— Поскольку вся эта местность существует только в Смутном Времени, у меня нет ни малейшей идеи касательно того, что может случиться, — сказала она. — Теперь, когда мы лишились и профессора, и набора шаблонов, мой отец ни на что не может наложить структуры, пока не изготовит новые модели. В это время желания могут принять любую форму, какую только им заблагорассудится. Кто знает, что мы отыщем здесь? Если его эксперимент провалился, мы, конечно, ничего не отыщем.

— Почему это?

— Потому что недифференцированное массовое желание не обладает достаточной силой, чтобы навсегда сохранить свои формы.

Заметив, что я ее не понимаю, она нехотя развила свою мысль:

— Это бы означало, что замок еще не производит достаточно эротоэнергии.

Я не понял ее слов, но, чтобы не ударить лицом в грязь, кивнул.

— Как бы там ни было, днем нам нужно поглядывать на небо, а по ночам разводить костер — и тогда рано или поздно нас, скорее всего, заметит один из воздушных патрулей отца.

— Он что, настолько раздвинул границы театра боевых действий?

— О нет, — сказала она. — Но он постоянно проводит воздушную разведку самых пустынных районов, чтобы выяснить, что же населяет пустоту — если что-то ее населяет.

Все это прозвучало для меня как своего рода folie de grandeur[26], но я с удовольствием вручил ей свою судьбу — теперь, когда наконец разыскал ее, — и мы продолжали свой путь через страну опасных чудес.

Скоро мы научились распознавать серо-зеленый кустарник, который прозвали «больным деревом» из-за невидимых пятен, рассеянных по его листьям и коре, пятна эти жалили нас, стоило к ним прикоснуться, оставляя на коже обширные участки ярко-красного раздражения, которые потом еще долго не давали покоя. А вот деревья с покрытыми, как рыба, чешуей стволами никакого вреда не причиняли, хотя под лучами стоящего в зените солнца и начинали совершенно омерзительно смердеть — в отличие от благоухающих кристально-чистым ароматом весны белых гардений, проливавших столь крутые слезы духовитой резины, что я не удержался и нанизал некоторые из них на нитку, чтобы преподнести Альбертине ожерелье из душистого янтаря. Часто мы перебирались через дурманяще пахучие заросли, где воздух дышал ладаном и фимиамом, а несколько раз забредали в рощицы странных высокорослых растений, являвшихся, вероятно, какой-то разновидностью кактусов, поскольку их мякоть, хотя и нежная и снежно-белая, повсюду округлялась в дебелые шишки, увенчанные красным бугорком. Стоило припасть губами к этим соскам, и в рот тут же изливалось сладкое, освежающее и восстанавливающее силы молоко. Эти сочные кактусы росли, как правило, длинными полосами, насчитывающими целые сотни растений, и, если бы округа выказывала хоть какие-то признаки обитаемости, мы бы решили, что они выращиваются здесь на огромных свободно раскинувшихся делянках. Но мы ни разу не заметили признаков человеческого присутствия, хотя время от времени натыкались на отпечатки копыт диких лошадей.

Прытко стелились по земле, вертко обвивались вокруг ветвей ушлые молодые вьюнки, вострившие вместо цветов пурпурные уши, и мы часто слышали пение цветов, которых никогда не видели. Какой-то куст с рябеньким оперением откладывал белые яйца — размером с яйца курочки-молодки — в песочную ямку между своих корней, в каждой кладке было по шесть-семь яиц. Откладывая их, куст весь дрожал и клохтал, потом с облегченным шелестом встряхивал листвой. Казалось, что в этом лесу природа освободила свои творения от необходимости строго придерживаться формальных разграничений, тем самым в общем-то опрокинув привычные взаимоотношения зоологии и ботаники, и единственные животные, которые временами попадались нам на глаза, этакие зеленомясые сумчатые одноглазые ползучие твари, более всего походили на бродячие растения. Зажаренные на вертеле, они напоминали по вкусу шашлык из сельдерея.