Записки школьного врача - Андрей Шляхов

– «Остракизм» – это изгнание, гонение, насмешки, а «бойкот» – прекращение отношений с кем-то или чем-то в знак протеста, – сказала высшая инстанция. – Учти – я пью только «Абсолют»! – напомнил коллеге Кирилл Алексеевич.

– Надо было сразу оговаривать, – проворчал проигравший. – Били по рукам на литр хорошей водки – хорошую и получишь! И вообще, с каких это пор ты перешел на «Абсолют»?

– Классический пример беспроигрышного спора, – высказалась англичанка Бургомистрова.

– Почему беспроигрышного? – хором спросили оба спорщика.

– Да потому что пить свой литр вы будете сообща, разве не так?

– Так, – подтвердил Кирилл Алексеевич, – иначе это будет не по-христиански.

Тема бойкота уже второй день будоражила гимназию после того, как десятый «А» объявил бойкот своему классному руководителю Инге Аркадьевне.

Помнится, был и у меня в десятом классе подобный случай – конфликт с химичкой Валерией Владимировной, нервной и вздорной особой, перерос в недельный бойкот ее уроков.

Причина была такой – наш класс задержал историк, в результате чего мы опоздали на урок химии. Валерия Владимировна встретила нас неласково – криками да воплями, да такими яростными и оттого обидными вдвойне. Мы попытались объяснить ей ситуацию, но не смогли и оттого очень обиделись. Когда Валерия Владимировна начала орать, что мы решили сорвать ей урок, мы ответили, что срывает урок она своим ором. Ответ был легко предсказуем: «Все вы сволочи! Всех к директору!» После несправедливого директорского внушения мы посовещались и объявили Валерии Владимировне бойкот. На уроки ходили, но сидели молча и ни на какие вопросы не отвечали. Заданий тоже не выполняли.

На первом таком уроке Валерия Владимировна наставила всему классу двоек, а потом побежала за нашим классным руководителем. Та прибежала, наорала на нас и пригрозила всем исключением из школы.

Мы не сдавались – твердо стояли на своем. Действительно – если один педагог нас задержал, а другой этим недоволен, то мы тут при чем? Зачем нас обзывают, оскорбляют, зачем нам угрожают?

На втором уроке бойкот продолжался. На этот раз наводить порядок пришлось завучу. Она держалась поспокойнее, не столько давила на нас, сколько пыталась усовестить. Классный руководитель проявила инициативу и начала обзвон родителей – так, мол, и так, призовите ваших деток к порядку, пока они не сорвали весь учебный процесс.

Родители отреагировали совсем не так, как ожидала наша классная. Они встали на нашу сторону и подняли шум. Несколько человек явились качать права к директору, кто-то пожаловался в окружное управление здравоохранения, кто-то слил информацию знакомым журналистам. Поняв, что дело начинает принимать скверный, крайне невыгодный оборот, администрация школы пошла на попятный. Валерия Владимировна получила «по ушам» от директора и извинилась перед нами, двойки из журнала исчезли, а всем педагогам строго-настрого запретили задерживать учеников. Не уложился в отведенное время – твои проблемы.

Но у нас хотя бы был повод для объявления бойкота – и, согласитесь, довольно веский повод. Десятый «А» объявил бойкот Инге Аркадьевне на пустом месте, можно сказать – без повода.

Инга Аркадьевна дала ученикам задание – провести воображаемую экскурсию по французским местам Москвы, то есть по местам, тем или иным образом связанным с Францией. Обычно ученики писали про Поклонную гору, где в 1812 году «напрасно ждал Наполеон, последним счастьем упоенный, Москвы коленопреклоненной с ключами старого Кремля», да так и не дождался. И пусть ту, старую Поклонную гору, с которой Наполеон смотрел на Москву, срыли до основания еще в социалистические времена, а теперешняя – всего лишь имитация, но все равно можно сказать, что это было здесь, да еще и немного рассказать о Наполеоне.

Можно вспомнить про известный когда-то на всю Москву ресторан «Эрмитаж» на Трубной площади с его шеф-поваром Люсьеном Оливье, автором «самого новогоднего салата», да и мало ли в Москве «французских» мест? До сих пор подобные сочинения писались по схеме «написали, прочитали, оценили и забыли».

Один из учеников, Дмитрий Целевский, написал сочинение на тему… «французской любви», иначе говоря – орального секса. Описал места, в которых можно получить в Москве эту «услугу», причем, как сказала Инга Аркадьевна, «мальчик явно хорошо знал тему». С точки зрения стилистики и орфографии сочинение было написано на твердую четверку, но Инга Аркадьевна не стала его оценивать, а попросила Целевского написать о чем-нибудь другом, более приличном.

Тот отказался. Сочинение написано по теме? По теме. На французском языке? Да, на французском. Инга Аркадьевна оговаривала, каких тем можно касаться, а каких нет? Не оговаривала. Так какого же, извините, черта хочет Инга Аркадьевна? Не будет он переписывать сочинение, и все тут!

Разговор шел с глазу на глаз, но Целевский сделал его достоянием общественности. Пока взволнованная своим чуть ли не первым в жизни педагогическим поражением Инга Аркадьевна бегала советоваться с завучем Ниной Петровной и психологом Светланой Александровной, Целевский нашел понимание среди одноклассников, которых возможность побузить и самовыразиться интересовала куда больше, чем учеба.

Нина Петровна посоветовала Инге Аркадьевне поговорить с родителями Целевского. Как-никак, а случай исключительный – несовершеннолетний подросток пишет сочинение на откровенно непристойную тему. Родители должны быть в курсе. На всякий случай. Требовать написания нового сочинения по мнению Нины Петровны не следовало. А то еще возьмет и напишет что-нибудь еще более непристойное, эти избалованные мажоры и не на такое способны, знают же, что ничего им не будет.

Светлана Александровна пригласила Целевского побеседовать «за жизнь». Целевский явился, держался нагловато, пару раз откровенно нахамил, ушел, чувствуя себя победителем.

– С мальчиком надо работать и работать, – сказала в учительской Светлана Александровна.

Она явилась сюда не посплетничать, а предупредить педагогов о потенциальной «опасности» Целевского и порекомендовать «не связываться с ним, а то как бы боком не вышло».

Боком могло выйти сразу с двух сторон – отец оборзевшего подростка был адвокатом, и не просто адвокатом, а владельцем собственной конторы, довольно известной в Москве. Такому засудить гимназию – раз плюнуть. Лучше не доводить до греха.

Телефонный разговор с матерью Целевского ничего не дал. Она выслушала Ингу Аркадьевну, не выражая ничем и никак своего отношения к произошедшему, холодно поблагодарила и сказала, что поговорит с сыном.

«Я поговорю с ребенком» – это такая стандартная родительская отмазка. Универсальная, годится на все случаи жизни.

До греха довел сам Целевский – на следующем уроке французского взял и спросил:

– Инга Аркадьевна, а могу ли я узнать, почему вы ко мне придираетесь?

– Я ни к кому не придираюсь, Дима, – ответила Инга Аркадьевна. – И почему вдруг такой тон?

– А каким он может быть? – огрызнулся подросток. – Я написал сочинение, вы его не приняли, зачем-то натравили на меня психолога да еще нажаловались родителям! Вы считаете, что это нормально?