Дочь колдуна - Вера Крыжановская

– Скоро ты можешь вступить в обладание своей новой «квартирой». Я только покончу с прежним жильцом.

Выйдя из круга, он подошел к дивану, где лежал граф с запрокинутой на спинку головой. Мила по-прежнему прижималась к его устам и густая фосфоресцировавшая сетка окутывала молодую девушку, находившуюся словно в каталепсии. Произнося формулу, Красинский начертал над ней кабалистический знак, и Мила мгновенно выпрямилась, а потом порывисто откинулась; лицо ее было сине-багровое и глаза блуждали, а покрывавшая ее светившаяся сетка соскользнула и взвилась в виде красного облака, которое огненной нитью соединялось с телом молодого Бельского. Произнеся новое заклинание, Красинский одним ударом магического меча перерубил эту огненную ленту, после чего та свернулась и вошла в пурпурное облако. В тот же миг прозвенел крик, а потом раздалось точно хрипение умирающего; светлая красноватая масса быстро сгустилась, а между Милой и безжизненным телом встал призрак – астральное тело Бельского; туловище было нагое, а на месте солнечного сплетения зияла огромная, открытая, кровоточивая рана. Глаза призрака выражали безумный ужас, лицо искажала невыразимая мука, и горький укоризненный взор его остановился на Миле; но, спустя несколько минут, из пространства налетели словно порывы ветра, увлекшие видение, которое побледнело и скрылось с треском, напомнившим треск сухих листьев под ногой.

Теперь разыгрался последний акт адской драмы. Притягиваемый, как магнитом, острием магического меча, призрак Баалберита двинулся к телу Бельского, студенистая масса вытянулась в виде тонкой ленты, скользнула в широко открытый рот еще теплого тела и мгновенно скрылась в нем, а Красинский читал тем временем по книге заклинание на непонятном языке. Произошло нечто ужасное и отвратительное. В диких судорогах тело Бельского скатилось с дивана на пол, а изо рта потекла темная слюна, вперемешку с зеленоватой пеной. Красинский взял красную простыню, расшитую кабалистическими знаками, прикрыл ею тело и опрыскал необыкновенно ароматичной, живительной эссенцией.

Мила замерла, глядя на то, что происходило перед ней. Сердце ее учащенно билось, голова была тяжела, а душу угнетало жуткое чувство – смесь страха, отвращения и угрызений совести. Мила стояла еще лишь на пороге жестокого, преступного пути, на который ее толкали, и в душе ее укоризненно звучали слова видения матери: «Через тебя собираются совершить гнусное преступление». Охваченная холодной дрожью, она отвернулась и бегом направилась в свою комнату.

Красинский видел, как исчезла за дверью белая фигура, и проводил ее насмешливым взглядом. Затем он запер дверь кабинета на ключ и вышел потайным ходом, унося таз и остальные, применявшиеся им вещи, а после того принес другие предметы и поставил их около тела. Судороги тела стихли, и, сняв простыню, он увидел просто лежавшего либо в обмороке, либо крепко спавшего человека. Красинский совсем раздел его, натер тело мазью с сильным запахом фосфора, а потом открыл шкатулку с электрическим аппаратом, направив ток сначала на место сплетения нервов, а после на голову. Спустя четверть часа глаза спавшего открылись, пристально взглянули на оператора мутным и безжизненным взором и снова закрылись. Затем Красинский стал усиленно стегать его по всему телу до тех пор, пока слабый стон не возвестил ему о восстановлении обмена ощущений между плотью и новым астралом. Еще четверть часа употреблял он в действие электричество и тогда новый Бельский заснул, казалось, уже крепким, здоровым сном. Красинский снова одел его, поднял бесчувственное тело мнимого графа Бельского с силой, которую трудно было в нем предположить, и перенес на постланную постель. Отворив окно, чтобы рассеять стоявший в комнате неприятный запах крови и разложения, он взглянул на часы.

– Два часа, а в шесть я вернусь, – проговорил он, заботливо укрывая спавшего.

Окно он оставил открытым, так как гроза прошла и моросил только мелкий дождь, а воздух был теплый и влажный. Пробило шесть утра и снова отворилась потайная дверь. Появился Красинский, неся большую фарфоровую миску, а в ней было, по крайней мере, литра два парной крови. Он поспешно подошел к дивану и растолкал все еще крепко спавшего Бельского. Тот вздрогнул и поднялся.

– Здравствуй, милый граф Бельский! Как ты чувствуешь себя? Но, прежде всего, выпей-ка эту маленькую порцию жизненного сока, – сказал он полунасмешливо, полудружески.

Новый граф схватил сосуд и с жадностью осушил его, а потом так же покорно выпил содержимое довольно большого флакона с темным веществом, густым, как мед, и очень ароматным. После этого он встал, потянулся, прошелся по комнате и закрыл окно.

– Что ж? Пока все идет сносно. Новое «платье» сидит еще не совсем ловко, но гораздо лучше, чем я предполагал, – сказал он глухим голосом.

– Скоро привыкнешь. Помнишь ли ты все? – справился Красинский.

– Да, мое собственное прошлое помню хорошо, а вот жизнь того, к несчастию, совсем темна для меня.

– Вот тетрадь с подробной биографией покойного графа Адама. Она послужит тебе путеводной нитью. Кроме того, ты найдешь в замке дневник, который он имел обыкновение вести, что еще ценнее; ну, а потом у тебя в руках будет еще его переписка. Немного потрудившись, ты скоро все узнаешь. Завтра же ты получишь телеграмму с известием о смерти графини от разрыва сердца и тотчас поедешь на похороны, а за границей останешься до тех пор, пока совсем не освоишься с новым положением и не войдешь в свою роль. А теперь поговорим о главном – о приказаниях нашего главы, которые я должен передать тебе.

– Заранее подчиняюсь всему, что бы он от меня ни потребовал, – ответил новый Бельский.

Пока говорил его сатанинский собрат, он успел умыться, а затем встал перед Красинским.

– Взгляни-ка на меня хорошенько, Ахам, и скажи, надо ли бояться, что кто-нибудь заметит происшедшую перемену?

Красинский долго и пытливо рассматривал его. Черты лица чуточку изменились будто, так же как жесты, улыбка, движения; но особенно изменилось выражение глаз. Открытый, веселый взгляд сменился холодным и острым, как сталь; да и самый цвет глаз стал несколько иным, каким-то неопределенным и темнее прежнего.

– Да, – заявил он минуту спустя, – очень внимательный наблюдатель мог бы заметить, конечно, перемену в личности графа Бельского; но тебе нечего опасаться!

Ни кто из этого тупого людского стада не предположит, и ни у кого не явится даже подозрения о возможности подмены. Перед простофилями все будет та же самая личность; ну а если бы даже кто и заметил в тебе перемену, то припишет ее нервному состоянию, дурному расположению духа, – словом, совершенно простым и естественным причинам. – И Красинский залился своим легким, но глумливым смехом.

– Благодарю, брат Ахам, – ответил лже-Бельский, – ты успокоил меня. А теперь, прошу тебя, передай полученные на мой счет приказания и вообще все, что от меня требуется.

– То, что мне надо тебе сказать, можно подразделить на две части: вопросы материальные и нравственные. Нач – ну с последних, как немногочисленных. Ты откажешься решительно от всяких, даже внешних сношений с церковью: ни ксендза, ни часовни, никаких религиозных обрядов в твоем замке быть не должно Я знаю, что этот пункт самый трудный для выполнения: покойный Адам был человек религиозный; но ты сам понимаешь, что переступить порог костела для тебя значит рисковать мгновенной смертью. Твое дело придумать благовидный предлог для такой перемены «религиозного мировоззрения».